И если это так, и Томас в очередной раз прав, то ни один титул не спасёт этого грешника от кары. Ибо есть то, что выше всех титулов!
Томас ненавидит себя за это недоверие к людскому роду. Он знает, конечно, и добрых католиков, честных и преданных, у которых порыв к дружбе – это порыв благодарности и чести. Но сколько таких он видел на своём долгом веку? Пять? Десять? Пятнадцать? А сколько видел он нечистых душ и сколько душ были им очищены от скверны? Пятьсот? Тысяча?..
Томас и сам не знает. Он давно решил про себя, что знать – это неизменно загордиться. А чем тут гордиться, если это всего лишь его долг, как слуги креста?
Со второго письма начинается интереснее. Томас читает и поражается, без устали поражается тому, как спешат люди выдать друг друга. От этого ему радостно и горько. Самые настораживающие он откладывает в одну сторону, самые бредовые в другую, посередине – тем письма, о которых надо подумать.
Люди странные. Томас не понимает людей. Он не понимает – почему они так себя ведут? То оговаривают невинных, то прячут виноватых? Почему не могут все люди жить по совести и по закону неба? Почему не могут разделять мир так, как надо? Почему они не могут сдать преступников и утаивают их в своих семьях, то губят тех, наступая на горло совести, кто им просто помешал?
Когда Томас впервые задумался об этом, ему было около двадцати лет. Он слёг с горячкой, узнав о том, что сожжённый на костре Гийом Верне – был оговорён всего лишь его завистливым братом. Вернее – одно это он бы преодолел тогда. Но тут, как назло, оказалось и новое дело – некую Агнессу Матьез – ведьму, возносящую мольбы к дьяволу, укрывали от справедливого суда деревенские жители. Более того – пытались отбить ведьму из рук правосудия.
И этого Томас не понял. Он искал ответы: может быть, ведьма опутала их своими чарами? Может быть, опоила их зельями или околдовала с помощью злой силы?
Но жители клялись, что ведьма ничего им плохого не сделала. Напротив, она спасла трёх детей деревни от болезни, когда целитель отказался что-либо делать, посоветовав молиться.
–Даже если она и ведьма, мы не держим на неё зла. Мы прощаем её! – твердили жители, но их твёрдость не помогла Агнессе Матьез. Её плоть подвесили на крюк, известный среди палачей под названием «кошачий коготь» и так вырвали у неё все признания. После чего сожгли.
Пострадали и особенно рьяные заступники – их колесовали как пособников ведьмы. другие тут же притихли и больше не пытались подать голоса.
Но Томас не понимал тогда, в молодости, людей, и теперь, дойдя до седьмого десятка, всё ещё не может понять. Тогда его свалило горячкой от несправедливости, от непонимания, от ужаса перед людьми, которые так путают следствие…
Сейчас он к этому привык. Но его всё ещё покалывает в сердце дурнота: почему люди такие? Почему они лгут и почему скрывают? Почему бы им не жить честно?
Сам Томас себя во лжи не мог упрекнуть. И не мог даже представить, чтобы кто-то сделал это. Да и кто бы осмелился? Самые бешеные враги, желавшие за своих родных поквитаться, сказать пару ласковых, сдавались, взглянув в спокойное, усталое сероватое лицо инквизитора.
Томас никогда не сомневается в своей правоте. Томас никогда не боится народного гнева. Томас верит, что путь его начертан, и от того он труден, что преодолевает сопротивление трусов и подлецов, которых надо не презирать или бояться, а спасать!
Томас разбирает бумаги вдумчиво и медленно. Бумаг много, а ночь коротка и уже близка рассветная хмарь. Он знает, что от каждой правильно прочитанной бумаги зависит чья-то жизнь. Его и без того называют «кровавым палачом» и «крестом крови» – за спиной, конечно, считают его виновником всех смертей, губителем, палачом…
Томас не согласен, и обида ведёт его. Он не понимает – почему все эти люди, шепчущиеся о нём и боящиеся, презирающие и старающиеся не смотреть на него – не понимают одного: он делает всё не ради себя, но ради родины. Всё это засилье иноверцев, иноземцев, сброда бродяг – всё это разве не удар по вере? По единству?
А сколько ереси расползается по городам? А сколько душ соблазнено этой ересью? Сказано было, что нет бога иного, кроме бога единого, так нет – недавно у Томаса был грешник и безумец, который кричал, что бога вовсе нет. Чтобы не смущал народ, пришлось вырвать у него язык, но ведь до того эти дьяволовы речи кто-то же мог услышать?..