Поехали не короткой дорогой, а кругом — от Дом быта на проспект Победы, свернули на Гагарина, затем Пушкинскую, до автовокзала и через рынок прямиком к Дворцу Труда.
Залитые огнем улицы пусты, только военные на перекрестках отдают честь.
«Победа» лихо подъехала к парадной лестнице Дворца за пять минут до назначенного срока.
Тоня, как полагается в таких случаях, сама открыла дверь Тихоне.
Томас Чертыхальски вышел из машины и окинул взглядом ряды сияющих хромом и серебром авто. «Победа» на фоне ретро-шедевров и новейших концепткаров смотрелась девочкой. Ей ничего не надо было доказывать — она говорила сама за себя. Именем и красотой.
Антонина Петровна стояла навытяжку, пожирая Томаса глазами. Также на него смотрели и деды. Чертыхальски догадался, что мог значить этот взгляд: они все хотели запомнить Томаса ещё живым, чтобы было потом что рассказывать, как он отправился на церемонию гадания, его смокинг, его последние слова...
Тихоня улыбнулся, мягко, одними кончиками губ, как пастушок, приноравливающийся поцеловать в щечку дочку мельника. Подошел к Тоне. Наклонившись, обнял её крепко до хруста, замер и... резко сделал шаг назад. Развернувшись, по-мальчишески перепрыгивая через ступеньку, вбежал по лестнице, пересек колоннаду и скрылся за дверью, которую перед ним открыли стоящие на карауле военные в черных мундирах.
38 В полымя
Во Дворце Томаса Чертыхальскивстречал хранитель традиций. Взял пергамент. Глаза старика пиявками присосались к лицу Тихони. Смотрели долго, пристально. В здании было почти тихо — не верилось, что за стеной, в концертном зале сейчас находятся сотни гостей. Только где-то на верхних этажах тихо играл «Duran Duran».
— Опаздываете.
Заметив, как Томас крепко держит в руках мешочек, хранитель традиций с иронией добавил:
— В этот раз монета вам не понадобится.
Старик протянул руку. Ладонь была широкая, с узловатыми увенчанными длинными ногтями пальцами и шишками на суставах — настоящая лапа коршуна. Томас передал кисет с монетой.
Пальцы сжались — капкан захлопнулся.
Всё, — последний игрок прибыл. Церемония началась!
— Пройдете вдоль по коридору до гримерок и свернёте...
— Я...
— Мне известно, молодой человек, что вы здесь были раньше, но... Правила — есть правила! Я говорю, вы молчите. Вы молчите, я говорю.
Томас не мог скрыть ухмылки.
— О чем речь...
— Тогда повторяю. Пройдете по коридору до гримерок и свернёте налево — там выход на сцену. Все уже в сборе. Вам доверена честь представлять Манкерман-Самватас. Будете играть... Такое слово... Забываю все время... Выбор Князя, признаюсь, меня удивил... Но хозяин — барин. У вас так говорят? Я вынужден подчиниться... Все, вы свободны.
Хранитель, эта безобразная еле стоящая на своих кривых ногах рептилия во фраке, осклабился, изображая подобие улыбки, проскрипел:
— Удачи не желаю. Для вас будет слишком много чести.
Томас кивнул, развернулся и пошел по коридору не торопясь, словно уставший шахтёр после смены, при этом чувствуя, как хранитель смотрит ему вслед.
Дойдя до двери, ведущей на сцену, Томас взялся за ручку и замер. Хранитель уже забыт.
Тихоня пытался заглянуть внутрь себя, в саму свою душу, чтобы понять, в каком пребывает состоянии, испытывает ли страх перед эшафотом или он достиг той точки, когда уже всё равно стоит ли у преисподней или, отодвинув в сторону катапетасму, готовится пройти через царские врата.
Потом-теперь-теперь-потом... Готов ли?
Вдруг матово блеснул черный камень в перстне. Томас у себя за спиной отчетливо услышал воробьиный щебет и предсмертный писк пичуги, которой кто-то незримый скрутил голову...
Решился: потянул дверь на себя и вышел на сцену.
Занавес из тяжелого красного бархата был ещё закрыт. Справа висели темно-синие ниспадающие волнами атласные полотнища. В центре залитого светом пространства стоял круглый стол, немного похожий на тот, который Тихоня видел в землянке. На ровной поверхности высокой горой были насыпаны стеклянные игрушки. Они, подобно алмазам, блистали в свете жарких, закрепленных высоко вверху на металлических рамах прожекторов. Вокруг стола расположились восемь человек. Один из приглашенных сидел в инвалидном кресле, остальные стояли. Стульев не было.