Он шел по дорожке, присматриваясь к окружающему пейзажу и прислушиваясь к прохожим, и все, что он при этом воспринимал своими органами чувств, лишь крохотную долю секунды существовало в привычном виде кустов, скамеек, мощеных дорожек, шагающих по ним живых людей, занятых осмысленной беседой или играющих в спортивные игры. В следующее же мгновение все эти фигуры замирали в каком-то непонятном стазисе, превращаясь в некую аморфную массу, детали которой не только сливались между собой, но даже переставали отличаться от антуража, составлявшего парковый контекст. Боковым зрением Томету еще удавалось фиксировать какое-то движение среди этих фигур, еще получалось идентифицировать их былые роли, категории и смысловые различия, однако, стоило ему сосредоточить на них свое внимание, сфокусировать на них взгляд, как они тут же оказывались застывшими формами, безвольно плывущими в каком-то медленном водовороте самоповторения, циклически воспроизводящем одни и те же трансформации, которые взаимно компенсировали друг друга, складываясь в какие-то турбулентные структуры, подчиняющиеся последовательностям, лишенных какой-либо возможности отклонения от неведомого маршрута… Внимание Томета периодически выхватывало обрывки речи проходящих мимо людей, но и она, еще совсем недавно казавшаяся ему вполне осмысленной и обладавшей бесчисленным множеством контекстуальных нюансов, отныне представлялась ему то бесконечным рефреном куплета, воспроизводимым заевшей пластинкой, то однообразным бормотанием, произносимым вразброд сотнями голосов — словно Томет оказался за кулисами театральной сцены в окружении статистов, изображающих гул толпы повторением одной и той же фразы: “о чем говорить, когда говорить не о чем”.
Только что он обогнал двух стильно одетых спортивных девиц, гордо носящих на своих лицах растянутые — от подбородка до лба — маски карьерного успеха, а на собственных спортивных достижениях — столь же туго натянутые леггинсы. Он успел заметить, что речь обеих состояла наполовину из существительных мира финансов, наполовину из курортных глаголов. Чуть дальше он прошел мимо парочки недавно разродившихся мамаш: хвастаясь друг перед другом своими сосунками, они вдохновленно обсуждали их кормежку и стул, жадно и со вкусом смакуя каждую деталь. На самом деле Томет лишь догадывался о том, что составляло предмет всех этих бесед — стоило ему повернуться в чью-либо сторону и присмотреться внимательнее, как его начинало преследовать навязчивое впечатление, что губы зачитывают один и тот же текст, и что смысловое наполнение обоих диалогов абсолютно идентично. Более того — Томет откуда-то совершенно точно знал, что и девицы, и мамаши, и их обгадившиеся сосунки представляют собой неотличимые копии друг друга и полностью взаимозаменяемы — как однотипные детали конструктора в каком-то донельзя примитивном игровом наборе…
Увлеченный этими наблюдениями, он миновал двух благообразных джентльменов с портфелями и хорошо поставленной дикцией: "экология… квоты… глобальное потепление… ООН... популяция…", а еще через минуту со стороны лавочки из-под кустов донеслось: "пойла хватило, но шашлыки уже… вернуться, заодно и баб прихватить…" — Томет узнавал все части речи, ему были доступны каждое существительное и прилагательное, даже пропущенные слухом слова он реконструировал без малейших усилий. Но в каждом из обоих случаев эти вереницы слов складывались в совершенно равнозначное бубнение, в какой-то мерный рокот, содержащий однообразные повторяющиеся примитивы, отличающиеся друг от друга лишь способом их вокализации… Словно одну и ту же мелодию пытались исполнить на разных инструментах и с разной степенью владения ими, как бы демонстрируя, что главный смысл заключен не в мелодии, а в использовании инструментов, в самой их эксплуатации...
Первое время он пытался прислушиваться, надеясь вернуть себе знакомое восприятие дискурса, стараясь найти смысл в том, что составляло основу переживаний говорящих, однако, чем больше усилий он прилагал, тем больше ощущался этот чудовищный эффект. В его генезисе у Томета не было никаких сомнений — слабая пульсирующая боль на левом виске сопутствовала восприятию всех деталей происходящего, как бы обрамляя их дополнительными контурами и не позволяя ни на минуту забыть о причине, по которой он здесь находится. Томет старался абстрагироваться от этого ощущения, прилагая все силы для того, чтобы на его мысли как можно меньше влияло то, что он нес в себе и чем являлся в настоящий момент, но странным образом это давало совсем обратный результат. Всё больше его преследовало ощущение, что содержательная часть речи окружающих абсолютно несущественна, что она выполняет функцию какой-то не расходуемой жвачки, которую животному дают для того, чтобы у того не атрофировался жевательный аппарат, или же игрушки, которую дают младенцу, лишь бы чем-нибудь занять его внимание.