Томету потребовалось немало времени для того, чтобы обдумать сложившееся положение. Похоже, ему не оставалось ничего, кроме как принять свое нынешнее состояние как свершившийся факт. За это время он покинул парк и, продолжая свой променад, успел добраться до здания, в котором располагался их офис. Он ненадолго задержался перед ее зеркальными окнами – несмотря на то, что его взгляд упирался в матовый бетон фасада, отскакивая от глянца бликующих стекол, ему казалось, что ему с исключительной подробностью доступна картина происходящего внутри здания. Томет видел всех сотрудников – и тех, кто торчал перед мониторами, увлеченно трудясь над очередным заказом, и тех, кто с не меньшим увлечением дискутировал у кофемашины, и менеджера, собравшего очередной митинг с участием клиента, которого требовалось убедить в том, в чем он сам хотел быть убежденным… Не было никаких сомнений – то, что сейчас произносится в офисе, ничем не отличаются от бубнения мамаш с сосунками в колясках или алкашей с портвейном под скамейками. Когда Томет пытался вспомнить лица своих соседей по офису, перед ним возникали такие же рутинные самоповторы, самодовольные циклические турбулентности, порожденные условным вычленением однообразных потоков внутри той самой аморфной массы.
Томет нащупал пальцем пластырь на виске и задумался, пытаясь всколыхнуть воспоминания раннего периода, когда он еще был “самим собой”. Не без труда ему удалось восстановить такую формулировку, которая выводила его на семантическое поле давно забытых ощущений: много самоповторов… нет – много лет назад, когда он еще бездумно… искренно горел потребностью быть полезной инструментом… специалистом, востребованным обществом, когда любые успехи подкрепляли ощущение его ограниченности... локальности... самоидентификации — он мало чем отличался от них. Он был абсолютно здоров — настолько, насколько может быть здоровым человек, лишенный наследственных заболеваний, умеренный во всем и следящий за своим состоянием... Все это осталось в прошлом. Сейчас само понятие заботы о своем здоровье стало для него нонсенсом — лишенный точки отсчета, он не знал, что и за чьим состоянием способно следить. Учитывая безусловное влияние опухоли на его восприятие, суждения, на всю его философию, полагаться на самооценку он уже не мог. К сожалению, попытка обрести точку отсчета путем наблюдения за окружающими также закончилась провалом — вместо полноценно живущих людей он обнаружил какие-то конвейерные манекены, разыгрывающих бесконечную мыльную оперу, полностью лишенную сюжета, хотя и обладающую каким-то непостижимым смыслом, плоскость которого не имела пересечения с плоскостью, в которой они произносили свои однообразные реплики, возились с бессмысленным реквизитом и облагораживали свои конвенциональные декорации...