Что-то произошло с пространством вокруг Томета. Возможно, он опять слишком отвлекся на свои мысли, но внезапно он обнаружил, что находится уже довольно далеко от места своей работы. Он стоял перед зданием исторического музея, являвшегося одной из городских достопримечательностей, возведенном в эпоху то ли Густава, то ли Ульрики… школьные сведения начисто стерлись из его головы, сохранив в памяти лишь какой-то уродливый асимметричный фас и оскомину отвращения к тщательно пропагандируемому пиетету перед аристократическим пафосом героев национальной истории.
Он позволил толпе туристов и праздношатающихся аборигенов увлечь себя в этот мраморный храм культурного наследия. Сам музей его ничем не привлекал — Томет с детства был равнодушен к подобным складилищам осколков эпохального прошлого. Однако современники, снующие внутри музея с вытянутыми в скучающем любопытстве лицами, не могли не обратить на себя его внимание. Он остановился в центре одного из залов и неспешно огляделся вокруг себя. Его глазам выхватили невоспитанного сопляка, пытающегося взобраться на бронзовую фигуру под ободряющие взгляды жирной мамаши, сосредоточенных знатоков живописи, сверяющихся по брошюрке с названиями висящих на стенах картин, веселящихся девиц, делающих селфи у яркого экспоната... Ощущение того, что во всех посетителях он видит одно и то же лицо, повторяющее одни и те же действия, внезапно снова захватило Томета, став настолько сильным, что у него на пару секунд закружилась голова, окружающий мир схлопнулся в замкнутое пространство – при этом сам Томет оказался не внутри, а снаружи того, что осталось… Это, впрочем, быстро прошло, и он снова вернулся в музей, продолжая наблюдать за пиршеством в столовой культуры.
Ему сразу бросилась в глаза разница между двумя категориями посетителей. Местные жители (точнее, соотечественники Томета), рассматривали экспонаты с целью найти в них что-то знакомое, обнаружить какую-то часть собственного опыта или отражения того уклада, в котором они выросли. В это же время снующие между ними туристы разочаровывались именно тогда, когда узнавали в выставленных образцах знакомые мотивы, поскольку предметом их поисков был “особый колорит”. Они чаще остальных останавливались у поясняющих табличек, чтобы прочесть подписи к экспонатам, тогда как аборигены были равнодушны к комментариям и текстовым подсказкам, словно заранее имели внутри себя некоторую канву, в которую вплетали визуальные впечатления. У Томета возникло ощущение, что представители обеих категорий пытаются установить личную связь с экспонатами музея, однако делают это совершенно разными способами. На лицах соотечественников прослеживалось стремление обнаружить самих себя в тех исторических останках, которые покоились внутри стеклянных витрин или возвышались на мраморных пьедесталах, Томету даже казалось, что он слышит их шепот: “Я наследник этих древних манускриптов, статуй, этих чаш, покрытых глазурью, этих инкрустированных ваз, этих восстановленных доспехов… Их оставили мои предки. Это моя культура, это мой пейзаж, это моя карта, это я сам – под толстым стеклом, на постаментах, внутри этих доспехов…”. В то же время чужестранцы каждый из обнаруживаемых ими художественных экспонатов и исторических реликтов старались поместить в собственную идентификацию, найти им место в своем опыте, втиснуть в собственные модели и представления: “Теперь на этих ступеньках отпечатки и моих ног… Мои глаза воспринимали отблеск этих золоченых фигур и этого масляного ренессанса, о которых везде пишут, что они — достояния мирового искусства. Я представил, как пью вино из этой серебряной чаши – это уже мой опыт, я пойду с ним дальше… в следующий зал.” При этом обе категории посетителей объединяло то, что все они старались таким образом продлить собственное существование в далекое прошлое, растянуть себя самих – на сотни лет назад. Аборигены протягивали эту связь от себя – к материальным свидетельствам многовековой истории, собранным и выставленным в залах этого музея. Чужестранцы старались притянуть эти экспонаты прошлого – к себе, приблизить эти исторические артефакты к собственному внутреннему миру, вобрать их образ в себя (легко закрывая глаза на то неизбежное искажение, которое он претерпевал в ходе этой процедуры). Томет пришел к выводу, что, несмотря на все различия в подходах, представителей обеих категорий объединяло главное: каждый из них безусловно ощущал ту невыразимую привлекательность и мощную притягательную силу, которая заключалась в главной характеристике каждого экспоната музея – в их вековой неизменности и способности противостоять самому времени.