Томет смотрел на них и не мог отделаться от ощущения, что он знает обоих уже десятки лет. Он готов был поклясться, что ремесленники этой возрастной группы всегда были причесаны именно так, что они во все времена носили за спиной такие же рюкзачки и точно так же выкладывали перед собой свои смартфоны — именно эти модели, которые сейчас лежали на столе. И обсуждали они именно этот фильм, этот же сюжет, тех же самых актеров — и в тех же выражениях… Он понимал, что это бред, что, безусловно, такого никак не могло быть, что мода, гаджеты, стиль и — в первую очередь! — сами люди находятся в безостановочной ротации, однако избавиться от этого ощущения он не мог. Он точно знал, что этих увлеченных собой ремесленников он наблюдал всю свою жизнь, читал о них в исторических романах, наблюдал в научно-популярных фильмах, реконструирующих быт доисторических племен… и даже видел их в какой-то передаче о стадных животных заповедника Серенгети. При этом Томет был абсолютно уверен в том, что речь шла не о типах социальной группы, не об абстрактных характерах, а именно об этих двух конкретных юнцах, сидящих сейчас напротив него за соседним столом! Он попытался всколыхнуть в своей памяти какие-либо иные лица, ассоциирующиеся у него с образом молодого специалиста, и — уже безо всякого удивления — принял от памяти категорический отказ.
Принесли заказ. Берясь за нож, Томет думал о том, что дело может быть не столько в памяти, сколько в общей способности к разделению каких-то категорий, к различению деталей, которые теперь от него ускользают. Из-за этого он не может участвовать в ритмической пульсации, осмысливающей поступки всех остальных, которая создается для них модой и регулярно меняющимися трендами общественного уклада. Похоже было, что механизмы, созданные для того, чтобы у бубнящей массы не возникало неизбежное в ее положении ощущение бессмысленной шаблонности собственной жизни, предназначенные для маскирования повторений, в которых протекает весь цикл существования каждой крупицы этой массы, для самого Томета теперь работали вхолостую. Для всех остальных эти регулярно изменяющиеся тренды продолжали задавать ту самую структурированность, которая превращала однообразное пространство в насыщенный ландшафт, полный красочных ориентиров и стимулов. Для всех, кроме Томета, который вместо этой живительной пульсации с каждым напряжением жевательной мышцы ощущал теперь лишь болезненную пульсацию шва на своем лбу.
В углу, за столиком под окном на руках молодой самки, отрешённо жующей пиццу, противно заквакала личинка примата. Это на мгновение отвлекло Томета, однако его взгляд тут же переключился на загорелую шатенку, сидящую неподалеку и внимательно изучающую пёстро иллюстрированный и, вероятно, очень интересный туристический журнал. Заметив его взгляд, девица поджала губы и переложила ноги. Этот жест задал мыслям Томета иное направление — подбирая остатки капусты и любуясь бюстом шатенки, он задумался о том, почему наблюдаемая в профиль женская грудь более эстетична и менее акцентирует физиологические каналы в её оценке, чем она же, представленная анфас. Напрашивался вывод, что причина этого заключалась в том же самом, что все утро беспокоило Томета — в ощущении себя целью месседжа, в отождествлении себя с тем, кому он направлен. До тех пор, пока ты не ощущаешь себя его адресатом, ты его оцениваешь отвлеченно, испытывая минимальное вовлечение в ту роль, которая вытекает из характера этого сообщения. Декольтированная грудь, смотрящая прямо на него, оценивалась бы Тометом совершенно иначе, чем она же — развернутая вдоль линии горизонта… “Вообще, любая конкретизация адресата образа сужает возможный спектр его допустимых трактовок, предельно упрощая их до привычного перечня и, в общем случае, низводя до уровня физиологии. В которой, конечно же, нет ничего плохого...”, — думал Томет, продолжая изучать профиль шатенки, но мыслями находясь очень далеко от нее.
Журнал на мгновение опустился, открывая узкий лоб, из-под которого блеснула пара любопытных слегка выпученных глаз – шатенка убедилась, что находится в фокусе внимания, и, довольная собственной значимостью, вернула его на прежнее место. “Как же досадно, — продолжал думать Томет, — что под давлением роли млекопитающего перестаешь замечать эстетическое превосходство той же капусты Романеско над банальными женскими сиськами, вся привлекательность которых обусловлена…” Он не завершил эту мысль, потому что обнаружил вдруг, что уже наступил вечер, что обращенные к западу фасады домов успели окраситься в багровые тона, а сам он, как оказалось, уже покинул ресторан и теперь бредет по скверу, задевая головой густые разросшиеся кусты сирени.