Возвращаясь домой, Томет шел уже не по улицам со знакомыми лицами, в которых еще совсем недавно он легко узнавал граждан одной из самых благоустроенных стран мира — вместо этого он огибал какие-то участки бесконечно повторяющейся структуры, то углубляясь в одну рекурсию самоподобия, то меняя ее на соседствующую, характер вариаций которой приближал его к цели — к тому, что еще вчера он называл своей квартирой. Иногда к нему возвращалось привычное восприятие, но оно лишь подчеркивало несопоставимость масштабов и невыразимость одного средствами и словарями, созданными внутри другого. Эти две картины никак не противоречили одна другой, возможно, они лежали в разных плоскостях — причем, вторая, недавно обретенная плоскость, объединяла противоположные элементы первой в каком-то единстве, которое можно было бы назвать гармоничным, если бы способ их объединения и те эмоции, которые оно вызывало у Томета, еще хранившего память о прежнем мире, не казались ему чудовищно неприемлемыми для любого живого существа. Паттерны и фигуры складывались в какие-то образы, для цельного восприятия которых у Томета не оказалось ни готовности, ни смелости... Он ощущал неприятие этого нового, готового открыться ему, его сковывал животный ужас от того, что оно отрицало саму человеческую природу, ужас, доходящий до тошноты... — но тут видение отступало и Томет ненадолго возвращался в норму.
На улице был уже глубокий вечер. Томет стоял перед светящейся витриной казино и пытался понять, что его здесь задержало. Да, точно — расхожие символы азарта, украшающие стекло, напомнили ему об одном фэнтезийном романе, в котором главный герой, используя игральные карты, менял реальность силой воображения, добиваясь собственного перемещения между референсами какого-то универсального и единого прототипа. Томет рассмеялся над наивностью автора — очевидного объективиста. Впрочем, этот объективизм для самого Томета сейчас являлся недостижимой мечтой — похоже, что в этой парадигме получалось уютно существовать всем, кроме него самого. Лично у него уже не осталось никаких сомнений в том, что реальности не существовало. Как и самих наблюдателей.
Неподалеку вокруг ночного фонаря роилась мошкара, над которой, посвистывая, закладывала виражи ночная мышь. Томет с минуту наблюдал за ее эволюциями, когда она, совершив вдруг резкий пируэт прямо перед его лицом, хлопнула крыльями и, перевернувшись вверх ногами, повисла на ветке. Тут же на него сверху уставились двое блестящих бусинок ее внимательных и настороженных глаз. Несколько секунд Томет и мышь, не шевелясь, изучали друг друга. “Интересно, кого она видит? — думал Томет, глядя на мерно дышащий кожистый комочек, — Вижусь ли я вообще ее глазами? Вероятно, я для нее не более, чем часть пейзажа, как эта скамейка... А смогла бы она узнать себя, если бы увидела себя с моего ракурса?”. Сорвавшись с ветки, мышь спикировала на Томета, едва не задев его крыльями, и взмыла вверх, растворяясь в пустоте ночного неба.
Посещение психотерапевта, как это ни удивительно, помогло Томету — его переживания по поводу того, что с ним произошло, практически сошли на нет. Было ли это следствием элементарной вербализации проблемы или же доктор во время беседы на самом деле успел подбросить ему удачную идею (сейчас Томет уже не помнил ни одной), но той неопределенности, которая его мучила еще утром, у него уже не было. Теперь он был твердо убежден в том, что до тех пор, пока он носит под своей кожей это чужеродное образование, восстановить предыдущее восприятие себя самого и окружающего мира ему не удастся. Он понял источник своей тревожности, природу всех страхов последних двух дней и основание для той паники, которая вчера погнала его из праздной толпы — подальше от очередных свидетельств его отличия от окружающих, от нормальных людей. Все эти новые переживания, всё то новое содержание, которое он сейчас открывает в каждом взгляде вокруг и внутри себя, все те странные метаморфозы, которые периодически происходят с ним и которые его заставляют усомниться даже в сохранности законов природы — всё это не пугало бы и не отталкивало Томета, если бы он не знал, что причина этого заключена в чуждой ему опухоли. Возможно, Томет не отторгал бы этот новый опыт, если бы не сознание того, что он целиком и полностью обусловлен чужеродным организмом, превратившим его из здорового человека в непонятно кого, в какое-то чудовище. И пока еще окружающие не успели узнать, какими чудовищами они кажутся ему самому, следует как можно скорее избавиться от этой опухоли.