Завтра он идет к хирургу и, не слушая никаких возражений, убедит его вырезать все, до чего только сможет дотянуться его скальпель.
Штрих к портрету
На следующее утро Томет, едва проснувшись, быстро собрался и без лишних промедлений отправился в клинику, рассчитывая довести дело до конца, чего бы ему это ни стоило. Окружающая реальность за ночь ничуть не стала лучше — Томет все так же продирался сквозь трудно узнаваемый ландшафт, опасаясь лишь одного — в случае, если операция по каким-либо причинам будет отложена еще на день-два, он может перестать воспринимать ее в прежней семантике: из спасительной процедуры исцеления она может превратиться в что-то такое, на что Томет решиться будет уже не в состоянии. Всю дорогу он старался ни на что не обращать внимания, сосредоточившсь на подготовке доводов и оттачивании аргументации, которые бы убедили врача в необходимости операции здесь и сейчас. До кабинета врача он добрался, полный непреклонной решимости не покидать клинику, пока его не избавят от этой опухоли.
Судя по тому, как его принял доктор, аргументы и формулировки, которые Томет подготавливал по пути в клинику, отразились на его лице, вобравшем в себя все переживания двух последних дней и настроение этого утра. Стоило Томету переступить порог кабинета, как хирург, узнав его, тут же догадался не только о причинах его визита, но и о том состоянии, в котором он находился. Не утруждая себя ненужными дискуссиями, врач ограничился лишь повторным описанием сложности формы липомы, предупредив, что визуальный эффект от процедуры может быть меньшим, чем ожидает Томет, и что поэтому пусть тот не рассчитывает на эстетическую безупречность. Все это Томет выслушал вполуха, заранее соглашаясь на все последствия и повторяя, как мантру, лишь одно: липому нужно удалить, и как можно скорее.
Видя это, хирург не стал его отговаривать и ограничился лишь тем, что попросил его подписать бланк о принятии на себя ответственности за результат операции, бланк отказа от претензий в случае осложнений и заявку на хирургическую процедуру. Томет поставил свой росчерк на трех совершенно идентичных в его восприятии листах, которые ассистентка аккуратно разложила по столь же одинаковым папкам (его уже не удивляло то, что окружающие находят тонкие различия в однообразной бессмыслице, которая его окружала). “Ничего, — думал он, наблюдая за ее странными локомоциями по кабинету, — Ждать уже недолго... I’ll be back!”
Все дальнейшие процедуры были хорошо знакомы Томету, поэтому прошли мимо его внимания: подготовка, простыня, анестезия… Он не ощущал практически ничего, потому что все его мысли были сосредоточены на внутреннем счетчике обратного отсчета, который где-то глубоко внутри него мерно щелкал, отмеряя наступающий момент удаления опухоли, приближая порог освобождения от чужеродного влияния, очищения сущности Томета. Лежа под простыней, он, естественно, не мог знать, на каком этапе находится операция и сколько времени осталось до ее завершения, поэтому этот счетчик не выражался в какие-то конкретных числах, однако с каждой секундой он ощущал приближение финала, достижение нулевой отметки — той точки отсчета в общей системе координат, которую он тщетно искал вокруг себя все эти дни...
Наконец, хирург звякнул инструментом, возвращенным в поддон, и произнес давно ожидаемые слова:
— Вот и всё. Задача оказалась проще, чем я думал... Можете свободно вздохнуть — все лишнее удалено, операция завершена. Только не спешите вставать…
Томет даже не думал шевелиться, вместо этого он продолжал неподвижно лежать с закрытыми глазами, не замечая, как его висок обрабатывали, накладывая антисептический пластырь. Все это время он опасливо прислушивался к себе, к своим реакциям, к своим ощущениями, эмоциям, мыслям и ассоциациям. Кроме радостной мысли о том, что он наконец-то здоров, кроме ощущения свершившегося освобождения от опухоли, его голову больше ничего не занимало. Боясь разрушить хрупкую надежду на избавление, первое время он не спешил смотреть вокруг себя, осторожно сосредоточившись вместо этого на изучении внутренних ощущений. И лишь когда убедился, что в них нет никакого чужеродного налета, с каждой секундой все больше доверяя самому себе, он открыл глаза и осмотрелся. Все, что он видел вокруг, было, как в лучшие дни — привычным и знакомым, все виделось настоящим и незыблемым, все было живым и означенным, включая доктора, снимавшего у окна халат, и ассистентку, которая, наклонившись, убирала в стерилизатор инструменты — ее фигура, подсвеченная лучами утреннего солнца, также радовала Томета привычными стимулами здоровой жизни. Однако больше всего он наслаждался переменой во внутренних ощущениях, которые невозможно было выразить ни в каких чувственных категориях. Эти ощущения можно было сравнить с обретением уверенности в собственном теле и облегчением от сознания наступившей чистоты, наступающих после того, как вымоешь с мылом руки, которые до этого были загрязнены чем-то септическим. Он словно избавился от этой постоянно преследующей мысли, что зараза притаилась на подушках пальцев, на ладонях и запястьях — её смыла вода, и теперь он снова может без опасения пользоваться своим телом... Томет ощущал сейчас именно это ощущение чистоты, это спокойное доверие к собственным органам — отныне ни одна клеточка его, ни один рецептор, ни одна ассоциативная связь не угрожали ему, не были чуждыми его подлинному “Я”. Он ощутил, как к нему вернулась уверенность в своих силах, в своей цельности, в своей значимости, следом за которыми пришло понимание такой же значимости всего окружающего мира.