Томет глядел на него с каким-то странным любопытством, не испытывая ни страха, ни отвращения к тому, что видел: странный, испещренный какими-то переплетениями сгусток, от которого равномерно распределялась дюжина ниточек, уходящих за пределы раскрытого надреза. Его даже несколько удивило то равнодушие, с которым он смотрел на это образование — словно он изучал профиль собственного носа, прическу на своей голове или узоры на подушечке собственного пальца — обычный комок мутноватой ткани с какими-то радиальными отводами… Внутри комка прослеживалась какая-то замысловатая структура, однако зевающий Томет даже не пытался сосредоточить на ней свой сонный взгляд — точно так же, как минутой раньше он равнодушно рассматривал невразумительный снимок томограммы, он проскользил глазом по раскрытому виску, не испытывая никакого желания задерживаться на деталях. Судя по всему, хирург был прав, когда отговорил его от дальнейшей операции — ничего особенного здесь не было, да и мало ли чего кроется у нас внутри? Томет вспомнил об одной сотруднице их офиса, которая посещала пластического хирурга по поводу каждого прыщика и пигментного пятна на своей шкуре. Но там все было закономерно — ее профессиональные качества оценивались в первую очередь по критерию внешних данных... А для него подобные вещи приоритета не имели.
Волнение от пробуждения давно улеглось, Томет автоматическим жестом отправил письмо в архив, потрогал пальцами пластырь на левом виске и, стараясь не растревожить шва, повернулся на подушке на правый бок. Его мысли были заняты тем, как он проведет оставшиеся дни отгулов… Ветер за окнами уже стих, но дождь продолжал равномерно молотить по карнизу. Под этот паттерн он быстро и с удовольствием заснул.
Полчаса спустя он резким жестом сбросил с себя одеяло и, с силой упираясь в матрас обеими руками, рывком принял сидячее положение, глядя в ночную темень широко раскрытыми от испуга глазами. Он не замечал, что его руки судорожно сжимают край одеяла, но ощущал, как по спине медленно сползает струйка холодного пота. Какую-то долю мгновения ему казалось, что причиной этому был приснившийся кошмар — но в следующую же секунду он понял, что то, что его испугало, было не во сне. И от понимания того, что его разбудило, он замер на месте, уставившись в непроглядную темень безлунной ночи. Впрочем, даже если бы сейчас был ясный солнечный день, он все равно бы не мог видеть ничего, кроме того единственного объекта, который стоял перед его взором — фотографии опухоли. Поверх нее наплывом держалась абстракция, которой незадолго перед операцией он любовался в статье о кордицепсе.
Томет преодолел оцепенение, схватил телефон и снова открыл фото. Да, точно. Повторяющийся структурный мотив в переплетениях опухоли не оставлял никаких сомнений в том, что перед ним был классический фрактал — точное воплощение того, что он в споре с коллегами совсем недавно упоминал под названием “самоподобная поверхность”. Его рука машинально потянулась к пластырю, прикрывавшему опухоль, но, пройдя полпути, остановилась и замерла — словно там, притаившись под кожей, её поджидало нечто... чудовищное в своей неуместности.
Уставившись на изображение, Томет присматривался к форме этого подкожного образования, жалея, что ракурс и качество снимка не позволяют увидеть все детали. Одно было несомненно — в этой структуре присутствовали все признаки самоповторяющихся паттернов, частью которых были симметрично расходящиеся отростки — вероятно, те, о которых хирург говорил, что они проникают куда-то дальше, под черепную кость… И, может быть, доходят до мозга? Постойте… Томет замер, охваченный подозрением: неужели такое совпадение возможно? Который год он любовно обыгрывает в дизайне эту математическую идею — и тут внезапно обнаруживает у себя опухоль, словно выполненную по его лекалам, форма которой идеально соответствует его собственным эстетическим вкусам! Откуда у него вообще появилась такая склонность к самоподобным поверхностям? Насколько ему известно, среди его окружения никто подобных вкусов не имеет. Почему он так настойчиво пытается их реализовать в своих проектах? Может быть, его пристрастие обусловлено совсем не тем, что ему казалось до этого? Как давно у него появилась эта любовь к фрактальным структурам?..