Статья о кордицепсе и иллюстрация к ней теперь не выходили у него из головы, оккупировав мысли и подчинив себе все ассоциации: разглядывая свой снимок, он видел отростки (точнее, догадывался о них), выходящие из центра сгустка и окружающие весь череп — находя отверстия, они ныряли в них, достигали коры головного мозга, проникали внутрь… Пока воображение рисовало ему эту картину, в памяти тут же всплывала вчерашняя фотография высохшего панциря насекомого, испещренного симметричными выбросами грибка-паразита… Образ опухоли, слившейся с его мозгом, был невероятно реалистичным и столь же чудовищным в своей неприемлемости, однако очень скоро его вытеснила ужасная догадка: если этот странный сгусток на самом деле не является банальной липомой, и если каким-то образом ему удалось добраться до мозга, то его воздействие наверняка стало отражаться на всех ощущениях и мыслях Томета. Как ни жутко это звучало, но это объясняло его “фрактальную акцентуацию” последнего времени… хотя он еще продолжал себя тешить надеждой на то, что это не более чем случайное совпадение.
Томет начал вспоминать все значимые события, которые произошли с ним за последние полдюжины лет. Их оказалось немного и, перебирая каждое воспоминание, Томет искал в нем отражение возможного влияния извне — то, объяснение чего выходило бы за рамки его собственной натуры. Новая работа — нет, не то... новое жилье — тоже не то... женщина — не то... смена дизайна и обстановки в квартире?.. Он включил лампы и огляделся вокруг. С первого взгляда все было таким, как всегда — свойственный ему, сколько он себя помнил, лаконичный стиль, воплощавший минимализм и функциональность. Однако что-то явно изменилось, причем изменилось относительно недавно — не более пяти лет назад, со времени последнего ремонта… Несколько минут он безуспешно вглядывался в рисунок обоев, рассматривал фасоны своей одежды, водил глазами по мебели, когда вдруг до него дошло — что именно стало другим. Сколько он себя знал, его любимым цветом всегда был оттенок, имеющий профессиональное название “кобальт”, а любимой частью гаммы — холодная зона палитры. Томет помнил хрестоматийное определение, гласящее, что эта тональность способствует созданию мечтательного, расслабленного настроения, в противовес теплой зоне, особенно желто-коричневых тонов, которые стимулировали рассудочное мышление, логику и внимание. Сейчас вся его квартира и большинство деталей его одежды были выдержаны именно в этих оттенках — от темно-коричневых до светло-желтых. Томет хорошо отдавал себе отчет, что такой резкий переход во вкусах дизайнера должен иметь серьезные причины, однако не мог обнаружить в своем прошлом опыте никаких оснований для подобных изменений.
Вместо этого он вдруг вспомнил переживания, которые испытал непосредственно перед входом в кабинет хирурга, и мысли, преследовавшие его на протяжении первых минут операции. Сейчас он был уверен, что его колебания и сомнения в целесообразности процедуры были слишком велики, чтобы быть продиктованными обычной боязнью хирургического вмешательства. Более того — в эту минуту Томет уже не сомневался, что его неосознаваемый мотив посещения книжной лавки и выбор статьи о кордицепсе также не были случайными — слишком быстро он оказался у стеллажа, содержащего эту брошюру, слишком безошибочно он выбрал из множества других именно ее. Что побудило его совершить это действие? Было ли это влиянием опухоли, включившейся в процессы, происходящие в его неокортексе, или же, наоборот — несло в себе выражение той самости былого Томета, которая еще пыталась бороться с этим вторжением? Томет с трудом впускал в себя осознание того, что в его положении определить это уже невозможно. Вопрос, который с данной минуты приобретал для него первостепенное значение, заключался уже не в определении генезиса мотивов или авторства мыслей, волновавших его, а в том, чтобы понять — кто теперь он сам?
Бросившись к компьютеру, он принялся лихорадочно перебирать папки с документами. Макеты… Техзадания… Репозиторий закрытых проектов… Вот оно! — медиа-архив со старыми фотографиями. Снимков было немного — он никогда не любил фотографироваться, однако для той задачи, которая перед ним стояла, фотоматериалов оказалось достаточно. Главное — благодаря его педантичной страсти к упорядочиванию, все они были аккуратно распределены по датам съемки. Томет отсортировал их в обратном хронологическом порядке и принялся изучать, не вполне отдавая себе отчета в том, что именно он хочет обнаружить. Тем не менее, уже через несколько минут он нашел то, что искал. Только самые свежие, сделанные в течении последних двух-трех лет снимки вызывали у него ощущение, которое хорошо известно каждому человеку, глядящему на свое отражение или любующемуся на свой портрет: он не просто узнавал, но чувствовал самого себя в запечатленном на фото субъекте. Когда он глядел на снимки этого периода, в его отношении к зрительному образу присутствовала та теплота и отождествление, которые лучше каких-либо визуальных соответствий сообщают нам, что перед нами на фото — мы сами. Однако это чувство ослабевало тем сильнее, чем старше становились фотографии, полностью исчезая приблизительно на той самой временной границе — около 5-7 лет назад. Снимки, старше этого периода, уже не вызывали у Томета никакого ощущения идентичности с изображенным на них молодым человеком. Он просто видел на них знакомого мужчину, черты лица которого были ему известны — но точно так же, как известны черты любых регулярно встречающихся в быту лиц. Никакого тождества, эмоциональной близости, подсознательного ощущения идентичности или даже банального родства с ним Томет уже не чувствовал. Он просто видел на снимках характерное лицо, которое было запечатлено в местах, среди вещей и в обстоятельствах, в которых Томет когда-то находился сам. Он всего лишь знал, что это должен был быть он, однако в его нынешнем положении цена этому знанию была уже очень условна...