Обманывать себя и дальше надеждами на ошибку или совпадение было невозможно — то, кем он сейчас себя считал, не имело к настоящему Томету никакого отношения. Томет остался в прошлом. Возможно, что его ошибка распространялась даже на то, что он продолжал считать себя самостоятельным человеком, индивидуумом, обладающим своим “Я”. Возможно даже, что его ошибка заключалась уже в том, что он считал эти ошибки — собственными.
Он вернулся к смартфону и снова открыл фотографию, присланную хирургом. Присмотрелся к отросткам, замысловато выпутывающимся из центра опухоли и уходящим куда-то далеко под кожу. В памяти всплывали кадры из старого голливудского фильма ужасов — эмбрион, охвативший щупальцами лицо одной из жертв и удушающий ее мерзким хвостом, обвившимся вокруг шеи… Томет покачал головой — параллель была слишком поверхностной, чтобы быть релевантной, её оправдывало лишь то, что никакими иными визуальными аналогами его память просто не располагала. Его память? Так, стоп, спокойно. Он продолжал изучать снимок. Сами по себе эти радиально волокна, исходящие из белесого сгустка, не вызывали никакого ужаса, подобного тому, который присутствовал в известной киноленте. То ли из-за странной эстетичности, которую он находил в этих переплетениях, и которая апеллировала, скорее, к сухой математике, чем к животному миру, то ли из-за того, что оно находилось под кожным покровом Томета — однако Томет не чувствовал того отвращения к этому образованию, которое должен был бы вызывать у него вид этого чужеродного паразита. Впрочем, амбивалентность, с которой он относился к этой опухоли, его даже больше пугала, чем успокаивала, потому что для нее существовало своё — страшное — объяснение. Возможно, истинная причина была в том, что Томет уже слился с ним. Он боялся уже не присутствия этого образования на своем виске, а того, что лишен какой-либо возможности определить степень его влияния на себя. Он ощутил жгучее желание подойти к зеркалу и взглянуть на себя со стороны. Он не сделал этого. Прекрасно представляя до мельчайших деталей то, что он увидит в отражении, он понимал при этом, что совершенно не знает — чьим отражением это будет.
Утро он встретил с воспаленным воображением, головной болью и красными глазами, в которых словно плавал какой-то песок — ни о каком сне, конечно же, не могло быть и речи. Стоя у окна и глядя на разгорающийся горизонт, Томет не замечал, как периодически трогает пальцами бугорок за левой бровью. Все его мысли были заняты тем, как теперь ему ужиться с этим открытием... однако, в чем, собственно, это открытие состояло? Может ли он сам вообще что-либо выяснить в том положении, в котором оказался?! — эта мысль ставила его в тупик. Для того, чтобы выйти из него, требовались ориентиры. Томету нужны были опорные критерии… и тут, увидев одинокого пешехода, пробирающегося через утренние сумерки, он вдруг понял, что это опору ему может дать сравнение себя с остальными. Ему нестерпимо захотелось оказаться в обществе — в любом, каком угодно, лишь бы это был собрание самых обычных людей, здоровых людей, чьи мозги не обременяют никакие избыточные образования. Он окажется среди них, он будет наблюдать за ними, за теми, кто из года в год успешно сохраняет свою натуру, кто без труда предотвращает какие-либо метаморфозы собственного “Я”, кто не допускает до своих мыслей никаких паразитов... Томет был уверен, что он легко обнаружит между ними и самим собой больше сходства, чем различий — ведь удавалось же ему это делать в течение всей предшествующей жизни, вплоть до самого последнего дня! Нельзя же допустить, чтобы из-за какого-то дурацкого нароста на его левом виске границы его ощущение самого себя самим собой из четких и определенных превратилось в размытую условность! Он не будет паниковать и не собирается так легко расставаться с главной ценностью в жизни каждого человека: со своей самостоятельностью, со своей самостью, со своим правом собственности на себя самого.