Лесков Николай Семенович
Томленье духа
Лесков Николай Семенович
Томленье духа
(Из отроческих воспоминаний)
"Всё это томленье духа".
Екклезиаст
В числе людей, которые принимали участие в моём воспитании, был длинный и тощий немец Иван Яковлевич, по прозванью Коза. Настоящей его фамилии я не знаю, - он своею наружностью напоминал козу, и все мы звали его заочно Козою.
Это было в деревне, в Орловской губернии, у моих богатых родственников. Я у них рос и воспитывался, пока меня отдали в школу, в город. Для нас в деревне было несколько учителей: русский - Иван Степанович Птицын с женою, жил во флигеле, и француз, мосье Люи, тоже с женою и сыном Альвином, который учился вместе с нами. Эти тоже жили в особом флигеле, и ещё был немец Кольберг, одинокий, часто пьяный и драчливый. Он так часто ссорился с прислугою, что надоел дяде и был внезапно рассчитан: тогда на его место был взят Коза, который ранее этого жил уже в нескольких помещичьих домах в околотке, но нигде долго не уживался. Говорили, что он человек очень смирный и хороший, но "с фантазиями". Его к нам и приняли с таким уговором, чтобы жил с нами и учил нас по-немецки, но никаких своих фантазий не смел бы показывать.
Он взялся это исполнять, и месяца три исполнял очень хорошо, но потом вдруг не выдержал и показал такую фантазию, как будто и не давал никакого зарока.
Летом раз заехала к дяде, по дороге в своё имение, губернаторша с сыном, мальчиком лет одиннадцати, очень избалованным и непослушным. Мы пошли в фруктовый сад, и там этот гость оборвал какую-то редкостную сливу, плоды которой были у дяди на счету. Мы испугались его поступка и дали себе клятву во всём запираться и ничего не сказывать. Дядя вечером пошёл в сад и увидал, что слива оборвана. Он рассердился, позвал садовникова сына, мальчика Костю, и стал его спрашивать: кто оборвал сливу? Костя не знал, и на него упало подозрение, что эту сливу оборвал он и теперь запирается. Его за это велели высечь крыжовником, а он испугался и сказал, что будто в самом деле он съел сливы. Тогда его всё-таки высекли. А мы знали, кто оборвал, но ничего не говорили, чтобы не нарушать клятву и не пристыдить своего гостя, но к вечеру некоторых из нас это стало невыносимо мучить, и когда мы начали укладываться спать, то я не стерпел и сказал Ивану Яковлевичу, что Костю наказали напрасно, - что он не вор, а вор вот кто, а мы все дали клятву его скрыть.
Иван Яковлевич вдруг побледнел и вскрикнул:
- Как клятву! Как вы смели клясться? Разве вы не христиане! Кто вам позволил чем-нибудь клясться? Видите, сколько от этого зла вышло, и теперь я уйду от вас.
Мы ещё больше встревожились и стали его упрашивать, но он твердил:
- Нет, я уйду, я непременно уйду, и не сам уйду, а меня выгонят, и это будет хорошо... Это будет к лучшему.
Так всё говорил, а сам плакал и потом вдруг приложил лоб к оконному стеклу, вздохнул и побежал из комнаты.
Куда и зачем побежал - мы не могли догадаться и долго ждали его возвращения, но потом так и уснули, не дождавшись, чтоб он назад пришёл; а утром, когда старая девушка Василиса Матвеевна принесла нам свежее бельё, мы узнали, что Иван Яковлевич к нам и совсем не воротится, потому что он сошёл с ума.
- Боже мой!.. - Мы так и обомлели... - Бедный, добрый Иван Яковлевич сошёл с ума!.. Это всё мы виноваты. Но что же он такое сделал?
- А он явился в бесчеловечном виде к господам и сделал фантазию, и ему за это отказано.
Фантазия состояла в том, что, взволнованный нашим двойным злочинством, Коза сошёл вниз, в гостиную, и, "имея в лице вид бесчеловечный", подошёл к губернаторше и сказал ей совершенно спокойным "бесчеловечным голосом":
- У вашего сына дурное сердце: он сделал поступок, за который бедного мальчика высекли и заставили налгать на себя... Ваш несчастный сын имел силу это стерпеть, да ещё научил других клясться, чего Иисус Христос никому не позволил и просил никогда не делать. Мне жаль вашего тёмного, непросвещённого сына. Помогите ему открыть глаза, увидать свет и исправиться, а то из него выйдет дурной человек, который умертвит свой дух и может много других испортить.
С губернаторшею сделалось дурно, и она зашлась в истерике.
Страшно рассерженный происшедшею сценою, дядя вытолкнул Козу за двери и сейчас же велел запереть его в конторе, а сегодня его велено уже отправить на мужицкой подводе в Орёл.
Мы за него обиделись и сказали:
- Для чего же это "на мужичьей подводе"?
- А то на чём же? - отвечала Василиса.
- Можно было в тележке, в которой на почту ездят.
- Ну, как же! ещё ему чего? В этой тележке попа святую воду петь возят... Для чего же его, глупого немца, держать в одной чести с батюшкой. Батюшка за наши грехи в алтаре молится, а его довольно бы ещё и не на подводе, а на навознице вывезти.
- И за что вы его так не любите?
- За то, что он дурак и вральмен.
- Он никогда не врёт, а всегда правду говорит.
- А вот это-то совсем и не нужно! Что такое его правда? Правда тоже хорошо, да не по всякую минуту и не ко всякому с нею лезть. Он сам для себя свою правду и твори, а другим свой закон на чужой кадык не накидывай. У нас свой-то закон ещё горазде много пополней ихнего: мы если и солжём, так у нас сколько угодно и отмолиться можно: у нас и угодники есть, и страстотерпцы, и мученики, и Прасковеи. Ему до нас встревать нечего. Зато ему и показали, где бог и где порог.
- Как же это показывают?
- Где бог-то?
- Да.
- А поставят человека к двери лицом да сзади дадут хорошенько по затылку шлык, а он тогда должен в подворотню шмыг.
- И это по-вашему значит показать человеку "где бог"?
- Да. Вон пошёл, вот и всё!
- Так, значит, и ему показали "где бог"?
- Ну, уж как-никак, а показали "где бог" и всё тут.
- Что же: он его увидит, и... пожалуй, будет рад, что его прогнали.
- Ну, уж это пусть его радуется как ему нравится: нам его жалеть нечего.
Мне было очень жалко Ивана Яковлевича, а сын француза Люи, маленький Альвин, ещё более о нём разжалобился. Он пришёл к нам в комнату весь в слезах и стал звать меня, чтобы вместе убежать через крестьянские коноплянники за околицу и там спрятаться в коноплях, пока повезут Ивана Яковлевича на подводе, и мы подводу остановим и с ним простимся. Мы так и сделали, - побежали и спрятались, но подвода очень долго не ехала. Оказалось, что Иван Яковлевич пожалел мужика, который был наряжен его везти, и уволил его от этой повинности, а сам пошёл пешком. На нём был его зелёный фрак и серая мантилия из казинета, а в руках у него мотался очень маленький свёрток с бельём и синий тиковый зонтик. Коза шёл не только спокойно, но как бы торжественно, а лицо его было даже весело и выражало удовольствие. Увидав нас, он остановился и воскликнул:
- Прекрасно, дети! Прекрасно! О, сколько для меня есть радости в одну эту минуту! - и он раскрыл для объятий руки, а на глазах его заблистали слёзы.
Мы бросились к нему и тоже заплакали, повторяя: "Простите нас, простите!" А в чём мы просили прощения - мы и сами того не могли определить, но он помог нам понять и сказал:
- Вы дурно сделали, что не берегли свою свободу и позволили себе клясться: поклявшись, вы уже перестали быть свободны, вы стали невольниками вашей клятвы... Да; вы уже не имели свободы говорить правду и вот через это бедного мальчика сочли вором и высекли. Могло быть, что его на всю жизнь могли считать вором и... может быть, он тогда бы и сделался вором. Надо было это разорить... И я разорил... Надо было бунтовать, и я бунтовал... (Иван Яковлевич стал горячиться.) Я иначе не мог... во мне дух взбунтовался... проснулся к жизни дух... свободный дух от всякой клятвы... и я пошёл... я говорил... я стёр... я опроверг клятву... не должно клясться... Без клятвы будь правдив... Вот что нужно... нигде и ни перед кем не лги... не лги ни словом, ни лицом... Не бойся никого!.. Что писано в прописи, чтобы кого-то бояться, - это всё вздор есть! Иисус Христос больше значит, чем пропись... О, я думаю, что он больше значит! Как вы думаете, кто больше?
- Христос больше.
- Ну, конечно, Христос больше, а он сказал: "никого не бойтесь". Он победил страх... Страх пустяки... Нет страха!.. Даже я!.. я победил страх! Я его прогнал вон... И вы гоните его вон!.. И он уйдёт... Где он здесь? Его здесь нет. Здесь трое нас и кто между нас?.. А!.. Кто? Страх? Нет, не страх, а наш Христос! Он с нами. Что?.. Вы это видите ли?.. вы это чувствуете ли?.. вы это понимаете ли?