- Конечно же, нет. Я не из тех, кто пренебрегает чужими тайнами, - отвечала Надя твердо и будто даже в гордости за свои убеждения. Она питала искреннее отвращение к сплетням и в институте с трудом удерживалась от презрения к тем, кто шептался у кого-то за спиной.
- Ты, верно, из Смольного? – внимательным взглядом смерила ее Натали. Надя кивнула. – Бедняжка, мы, должно быть, страшно тебя напугали. Вас же там растят затворницами, так что вы на мужчину и глаз поднять боитесь.
- Почему же, я влюблена в одного человека, - отвечала Надя в каком-то внезапном желании, чтобы ее не считали всего лишь робкой смолянкой. Натали поневоле приоткрыла ей пугающую, запретную, но невероятно влекущую часть действительности, и девушке хотелось и ей, и даже самой себе теперь доказать свою пусть малую, но причастность и заветную устремленность к ней.
- Вот как? - небрежно оглянувшись по сторонам и продолжая привычными жестами поправлять туалет, сказала Натали, - и что же он?
- Он женат, и мы не можем быть вместе, - бесхитростно призналась Надя. Прежде она более ответственно относилась к выбору поверенных своих чувств. Но это внезапное обстоятельство не могло невольно не сблизить ее с Натали, которая, как носительница смутительной тайны, становилась ей все более интересной.
- Разве это беда? Ты знаешь кого-нибудь при дворе, у кого нет любовницы? Я – нет. Соблазни его.
- Как это? Разве можно... я не смогу.
- Все ты, детка, сможешь – если, конечно, не боишься и хочешь этого по-настоящему. Просто останься с ним наедине и намекни на свои чувства. Это же инстинкт, тело тебе все подскажет. Прости, я должна бежать, - уверенно оглядевши себя, проговорила фрейлина.
Надя внимательно смотрела на нее и впитывала эти слова – совершенно возмутительные, но такие волнующие.
- Натали, постойте - вы, верно, ушиблись? У вас тут... – Надя неловко показала на свою шею и протянула девушке пудреницу с зеркалом.
- Ты позволишь? – фрейлина умело приложила пуховку к багровому синячку над ключицей и спрятала его под слоем пудры. – Нет, милая, это не ушиб. Вырастешь – узнаешь, - загадочно сказала она и протянула Надя раскрытое зеркальце, - взгляни на себя – уверена, он не сможет устоять.
Стук каблучков Натали уже стих под высоким потолком, а Надя все стояла и неуверенно, и воодушевленно улыбаясь собственному отражению.
***
В дверь постучали. «Камер-фрау... кастелянша... лакей государыни», - перебрала Надя всех возможных посетителей, чтобы до последнего не надеяться на самого желанного из них. Но это был Петр Александрович, с немецкою аккуратностью, которую он всегда подчеркивал в себе, явившийся в назначенный час.
Перемолвившись обыкновенными дворцовыми новостями, они уселись за чаем на гостевом диванчике. Профессор по присущей ему скромности начал было отказываться от угощения, но Надя настояла: «Набор конфектов от самой государыни. Мы всего лишь разделим высочайшую милость». Петр Александрович с какою-то особенной, предающейся улыбкой согласился, и девушка не знала, как скрыть ликованье. Она вдруг почувствовала тот самый трепет, который до того испытывала лишь наедине с собой – прежде их встречи или происходили в обществе, или были слишком короткими, чтобы она могла прислушаться к своим ощущениям. Он разворачивался и захватывал ее все увереннее, пока профессор читал дрезденское письмо Жуковского. Надя радовалась тому, что ей не нужно ничего отвечать и почти не вслушивалась в слова – она будто нежилась на волнах его голоса, предавая им свое разгоряченное, взыскующее тело. Изредка она позволяла себе поднимать на него глаза. Одна рука его держала широкий почтовый листок, полностью закрывавший лицо, а другая лежала на коленях. Девушка заметила, что пальцы его чуть испачканы шоколадом. Это было слишком сильное зрелище для ее без того утомленного воображения. Горячие волны внутри поднимались до груди, стесняя дыхание. Она кусала губы и представляла, как целует его прекрасные руки и слизывает с них сладкий след. В потребности хоть какого-то движенья Надя потянулась к чайнику и заметила, как взволнованная грудь ее чуть сильнее обычного выступает из платья. «Инстинкт... тело подскажет, - вспоминала она слова Натали, - но здесь, верно, недостаточно одного моего желания, а его тело, кажется, просто молчит. А я лишь возбуждаю сама себя. Но что если он смотрит на меня сейчас сквозь этот полупрозрачный лист бумаги и чувствует то же? Неужели это так и останется тайной, что происходит за его безупречным фраком, застегнутым на все пуговицы?»
Письмо подходило к концу, и Надя, чтобы хоть как-то привести себя в порядок, залпом выпила чашку остывшего чаю. Это было кстати – профессор обернулся к ней и встретил лишь внимательное участие.