- Жуковский пишет о концерте, который он посетил, - Надя кивала и улыбалась, надеясь, что он не станет делать ей экзамена по прочитанному, - и я вспомнил, как чудесно вы пели прежде, на салонах.
- Вы помните? Как отрадно слышать это от вас, - проговорила она и подняла на него совершенно чистые, незатуманенные глаза. В эту минуту она, казалось, готова была подавить все свои тяжкие желанья ради одного такого приветного взгляда. Пусть между ними будет только то, на что он готов - милое приятельство, общие знакомства, приветливые разговоры. Открыв ему свои чувства, она рискует не только не встретить ответных, но и потерять ту маленькую, хрупкую просто человеческую близость, к которой так долго и нелегко шла.
- Да, и я хотел бы просить вас выступить перед ученицами Патриотического института с романсом «Черная шаль».
- Это слишком большая честь для меня, - смешалась Надя, - к тому же, я не такая искусная певица, есть, например, m-lle Бартенева, она гораздо лучше поет.
- Не будьте так строги к себе. И мне бы хотелось пригласить вас, потому что вы сами еще недавно из института, и нашим ученицам будет, я уверен, особенно приятен ваш визит.
Надя согласилась, забыв о страхе выступлений на публике перед возможностью новой встречи. Но в ней не было того горячего воодушевления, что можно было предположить прежде. Его взгляд был таким, словно он смотрит не на нее, а на все человечество. Она не знала, что думать – соглашаясь выпить чаю, он был совсем другим и будто не оставлял в мире никого, кроме них. Как же это было мучительно – позволять всему продолжать быть таким, как есть, не в силах выговорить ни слова.
Он прощался, надевая ботинки и плащ. Тяжкие раздумья будто отступили, все снова заполняла лишь изнемогающая нежность, от которой девушка с трудом держалась на ногах. Она чувствовала себя натянутой струной: по одну сторону было самодовлеющее влечение тела, по другую – тихая радость согласия с любым, даже непроговоренным решением любимого существа. Когда он склонился к ее ладони, она спрятала другую руку за спину и до боли, до красных следов от ногтей сжала ее, чтобы не потянуться к его волосам. Это забрало последние ее силы. Как только дверь закрылась, она бросилась на диван, вбирая позвонками еще не остывший след его тела. Какая-то смесь разочарования и даже обиды накатила на нее. Она ослабила шнуровку и могла теперь хотя бы свободно дышать. Девушка скинула туфельки и положила ножки на спинку дивана, не боясь, что помнется платье – все теперь было неважно. Как она старалась выглядеть неотразимо, сколько времени потратила: подбирала духи и ленты, полировала каждый ноготок. Что-то подсказывало ей, что это вовсе не напрасно: теперь она сделала лишь маленький шаг, а то, к чему она стремится, слишком велико, чтобы так легко завоевать его. Да, она ничем не выдала себя, сдержалась, она молодец и скоро будет выступать перед институтками, стоять рядом с ним как самая примерная и почтительная ученица... Она устала от мыслей. Взгляд все неотступнее скользил вниз, будто жалея собственное тело – трепещущее, неутоленное, готовое к близости. Она облизнула губы, прикрыла глаза и пальчиками скользнула под платье. Влажные складки благодарно раскрылись прохладному прикосновению. Она ласкала себя и думала, как мучительно смотреть на человека, в котором желаешь все: каждую ресничку, каждую тонкую жилку, выступающую сквозь кожу. Сегодня она разглядела трогательную родинку между его ухом и шеей, прямо над досадным воротничком, скрывающим край любимой кожи. Она могла только представить, как припадает к ней губами – страстно, торопливо, расстегивая пуговицы и оставляя его перед собой ничем не прикрытым и беззащитным, истаивающим от желания. Рука начинала уставать, и оставалось чувство, что чего-то не хватает. Она слишком выдохлась от эмоций, чтобы теперь вполне утолить свое тело. Но вдруг пальчик, привычно обводящий маленький бугорок, легко скользнул ниже, в открывшуюся глубину. Было по-новому приятно, и особенное ощущение полноты разлилось по телу. Девушка вспомнила покрасневшего сосредоточенного адъютанта, склонившегося над Натали. Она представила, как любимые руки, с которых она только что слизывала шоколад, мягко разводят ее бедра, губы припадают к коленям, а пальцы ласкают разгоряченное, сочащееся лоно. Он смотрит в ее глаза: «Детка моя, сладкая, чудная». Как же она счастлива, что знает его голос настолько, что умеет вызывать его в памяти, облекая в любые слова. Теперь они будто звучат в ее голове.