Другой мелкий бес пришел ко мне на работу, чтобы я снова не подняла шуму. Он пытал меня, кто бы это из наших однокурсников мог посетить в Вермонте Наталью Дмитриевну Солженицыну, учившуюся со мной в одной группе. Я сказала, что ума не приложу. Больше они не приходили, не к ночи будь помянуты. Однако ж слухом земля полнится, и вскоре молодой сотрудник, получивший вызов на Бахрушина, пришел со мной советоваться. Он был неловок в ответах, и его таскали год. А я его всякий раз приуготовляла, что можно сказать безопасно для других. Через год мы уже советовались вчетвером, сидя на гимнастических брусьях – все, кого таскали из нашего института, – и смеялись: «Карбонарии!». Это были не такие уж страшные времена. Меня зацепило пулей на излете.
15. Москва – Петушки
Когда Веню Ерофеева вызывали в КГБ, ему пришлось доказывать, что мысли его лирического героя и его собственные не обязательно совпадают. Ведь писал же Бунин: «Я простая девка на баштане». Но мы-то знаем, что он не девка и отнюдь не прост. Если же меня начнут когда-нибудь таскать в КГБ, уж как там оно тогда будет называться, за эту мою книгу, то мне так блестяще отвертеться не удастся – она шита белыми нитками.
По своей Нижегородской ветке Курской дороги ездит со мной тень покойного друга Венички, каким лежал он на диване в последний свой год – с больным горлом, разрезанный, завязанный, худой и непривычно ласковый напоследок. Долгие годы он сердился, что я к нему хожу не по чину, без бутылки. Потом уж я махнула рукой его беречь и стала носить что положено. Он на радостях подарил мне книгу стихов Батюшкова, до коего был большой охотник, с надписью: «Наташе в знак окончания многолетних недоразумений». И вот я считаю станции, главы его книги, и вся меня окружающая, его отпустившая жизнь – ходячее недоразуменье. По-прежнему на обеих дверях тамбура нацарапано одно и то же вечное краткое слово. И книжка Батюшкова у меня намертво, а мою «Сагу об Иёсте Берлинге» он когда-то обменял на бутылку пива.
16. С неожиданной стороны услуга
Теперь КГБ называется «федеральная служба безопасности». Я знаю это потому, что она меня пропихнула в дворянское собранье. Смех смехом, а дед мой, бывший предводитель дворянства Орловского уезда, был расстрелян в феврале 38-го после целого года допросов, за несколько дней до своего восьмидесятилетия. Грех истязать и убить кроткого старика. Но вот пять лет тому назад орловский Тургеневский музей мне прислал вырезку из местной газеты – статью «Обреченный» о деятельности и мученичестве деда.
С Тургеневским музеем у меня дружба, они ко мне пишут, ездят и звонят. От них я знаю, что незадолго до ареста, в 36-м году, дед подарил государственному литературному институту подлинные письма Пушкина к Петру Киреевскому, архив которого принадлежал ему, позднему славянофилу, автору книг о братьях Киреевских и Алексее Степаныче Хомякове.
Я, не будь глупа, написала на адрес «Орловской правды» письмо к автору статьи, прося у него копии архивных документов, которыми он руководствовался. Редакция простодушно ответила, что передала мое письмо автору в органы госбезопасности. Копии архивных документов были мне присланы уже с печатью «федеральной службы». Я отнесла эти красноречивые бумаги в герольдию дворянского собрания. Там были несколько шокированы источником моих сведений. Но я предъявила вырезку из газеты и письмо редактора на бланке. Недоуменье улеглось, и после представленья метрических и брачных свидетельств до седьмого колена меня приняли в дворянское собранье.
17. Отдушина
По Веничкиной и моей дороге ходят поезда в Нижний Новгород, он же Горький, он же Сахаров. На них я езжу к детям на Ветлугу.
Свой первый, позднее сгоревший дом там Митька купил «по слову». Его жены Ленки дед преподавал математику в гимназии города Варнавина. Сохранились фотографии: гимназисты с учителями и батюшкой в рясе; гимназисты катаются на лодках по Ветлуге. А вот город не сохранился – теперь это село Варнавино. Слово за слово Ленка подзадорила Митьку. Тот доехал до Нижня Новгорода, дальше до станции Ветлужской по дороге на Вятку. Прошел пешком от Варнавина четыре версты до умирающей деревни Бердничихи, где из сорока дворов осталось четыре. Залюбовался с «угора» – с высокого берега – уходящими до Урала лесами и не сходя с места купил никому не нужную избу. С тех пор как я там побывала, у меня будто другие глаза вставлены. Я всё горевала, что де езжу в Эстонию да на Кавказ, а России-то не вижу. Дети, которые умнее меня, сразу взяли быка за рога.