— Солнце сегодня больно припекает, — снова подсказал Трине и потянул меня: — Пойдем!
— Ну нет! — рявкнул вонючка и снова пнул меня. — Не такое оно и яркое. Что-то тут не так, — пробормотал он, не спеша заправляя жирный живот в штаны. — Что это у тебя за куртка?
Сначала я не понял, о чем речь, но тут заметил, что воротник моей пижамы торчит из-под плаща.
— Обыкновенная куртка, — сказал я.
— Ничего себе обыкновенная! — гаркнул толстяк. — В наших краях таких не носят. Кто ты, собственно, такой? Может, спартан?
— Никакой он не спартан, — вступился за меня Трине. — Слово даю. Да отпусти уже нас!
— А я думаю, что спартан! — проревел толстяк и ткнул копытом мне в живот. — Может, Король Спарты подослал тебя к нам шпионить?
— Я знать не знаю Короля Спарты, — сказал я и теперь по-настоящему испугался: этот толстый верзила распалился не на шутку, и вдобавок, похоже, у него не все дома — ну я и влип!
Он наклонился ко мне.
— Так сними тогда капюшон, — велел он. — А не снимешь сам, я тебе помогу.
Когда толстяк схватился за мой капюшон, у меня сердце ушло в пятки. Он почти уже сорвал его, как вдруг кто-то отпихнул верзилу с такой силой, что тот потерял равновесие и свалился.
— Сегодня, что ли, все забыли, как себя вести? — проревел он, растянувшись посреди улицы.
— Извини! — бросил на бегу тот, кто его толкнул. — Всех сзывают на рыночную площадь. Что-то случилось!
— Что еще там стряслось? — прошипел толстяк, но толкнувший его хильдин уже умчался.
Множество хильдинов, один жирнее другого, бежали вниз по улице — туда, где, видимо, была площадь и откуда доносился звон колокола. Толстяка, сидевшего на дороге, то и дело толкали. Рыча от бешенства, он наконец поднялся на ноги. И, видимо, решил, что сбор на площади важнее, чем я и мой капюшон. Я услышал, как он, прежде чем устремиться за остальными, пробормотал: «Тебе повезло». И был таков.
Трине глубоко вздохнул и заправил воротник моей пижамы под плащ.
— Ты чудом спасся, — сказал он. — Скорее бежим домой.
Мы припустили по узкой улочке, которая круто шла в гору. Иногда я спотыкался о валявшиеся повсюду картофельные очистки, а один раз наступил в лужу помоев: кто-то вылил их прямо на улицу. Колокол продолжал звонить, и по дороге нам то и дело встречались хильдины, спешившие на площадь.
— Интересно, что там стряслось, — сказал я, задыхаясь от бега. По спине у меня тек пот, плащ и в самом деле был очень теплый.
— Да какая разница! Главное, чтобы тебя не заметили, — ответил Трине. — Вот мой дом.
Я осторожно приподнял капюшон и посмотрел на дом, который он мне показывал, — свежепокрашенный и довольно большой, с двумя окнами, выходящими на улицу. На веревке между яблонями сушились выстиранные штаны. Садовая ограда была сложена из серых камней. Местами она разрушилась, но все-таки выглядела нарядно; поверху росла бирючина, словно пояс из живой зелени и розовых цветов.
— Мы войдем? — спросил я.
Трине неуверенно покосился на дом.
— Не знаю… — начал он, но не успел досказать, потому что дверь вдруг распахнулась. Мы едва успели нырнуть за телегу, стоявшую возле дома. Сквозь спицы серого колеса я увидел того, кто вышел на крыльцо. И застыл от испуга и восхищения. Ни один из хильдинов, которых я встречал до этого, не был таким толстым. Казалось, что крыльцо под этим великаном вот-вот проломится. Живот похож на пузатую бочку, ноги здоровенные, как стволы, на спине огромный горб. Лицо сморщенное и бугристое, а глаза — пара едва различимых щелочек между складками жира. Одет он был в штаны и куртку из коричневой грубой ткани.
Хильдин закрыл дверь, спрятал ключ в щель под крыльцом и зашагал вниз по улице — туда, где звенел колокол.
Трине пихнул меня локтем.
— Видишь, какая у меня мама красивая! — прошептал он.
— Это что, т-твоя м-мама? — потрясенно спросил я, глядя, как она скрывается за поворотом.
— Конечно, — подтвердил Трине. В его синих глазах светились любовь и гордость.
— А она тоже служит у Господина Смерть? — уточнил я.
— Ясное дело. Она гребец.
С этими словами Трине напряг мускулы своих коротеньких ручек и подмигнул мне, словно хотел сказать: тот, кто хочет стать гребцом у Господина Смерть, не должен быть слабаком.
Трине выглянул из нашего укрытия, огляделся и прошмыгнул к дому, а я следом. Он выудил ключ из тайника и с легким щелчком открыл дверь.
В сенях запах навоза и жареной картошки смешивался с тем домашним запахом, который обычно ощущаешь, если приходишь в чужой дом, но никогда — если возвращаешься к себе. Внутри оказалась просторная комната, пол вымощен кирпичами. Посредине сложен очаг. Рядом — блестящие медные чайники и чугунные кастрюли. Обеденный стол и стулья, столешница истерта и поцарапана. В дальнем конце комнаты я заметил лестницу на чердак и несколько деревянных сундуков, расписанных цветами. Стены украшали многочисленные рисунки, изображавшие хильдинов за самыми разными занятиями: они танцевали, целовались, держали на руках маленьких хильдинчиков. Но больше всего мне понравилась та картина, где была нарисована лодка. Это была лодка Господина Смерть, на которой работали папа и мама Трине. Даже на картине она казалась такой красивой, что у меня ком подступил к горлу, и я с трудом сдержал слезы.