Профессор кивнул и раскрыл форточку в окне. Людмила прислонилась на подлокотник дивана, устремив нос в сторону свежего воздуха, и вдохнула несколько раз ледяной, ворвавшийся в кабинет ветер.
- Не может быть. – тихо прошептала Людмила, она со злостью поморгала веками, смахивая подступившие слёзы. Слёзы раздражали её, как она могла плакать в такой ситуации?! Жалеть себя, когда её дочь больна. Больна бесповоротно, навсегда. Нечеловечески мучительно больна.
- Это бабочки, да? – уже громче спросила Людмила, бросив взгляд на профессора, и тот медленно кивнул, снова взявшись за трубку.
Людмила молчала, она тупо уставилась в пол под окном и пропала, уйдя в себя. Её сознание заволокло дымкой из образов, суетливых, невнятных мыслей и страха. Страх постепенно заполнял её гортань и черепную коробку. Она вцепилась ногтями в диван, пытаясь вылезти из этих кошмарных видений, но ей не хватало сил. Страх был повсюду, она оглохла от страха и шока.
- Вы, наверное, хотели бы что-то спросить? Что делать дальше? – Людмила вздрогнула от голоса профессора.
- А разве возможно сделать что-то? – Людмила посмотрела на дочь, которая лежала на диване и смотрела по сторонам, она уже не кряхтела от боли, просто лежала без движения. Кажется, девочка постепенно сама начала понимать, что если не двигаться, то будет меньше боли. От этой мысли у Людмилы снова накатили слёзы, но она быстро вытерла их и посмотрела на профессора с вызовом.
- Вспомогательная терапия – пожал он плечами – специальные бинты, мази, оберегающий режим дня, да и жизни в целом. Валенька ребёнок особенный. – он наклонился вперёд, через стол, голос его был мягким, участливым, но не терпящим возражений – Вам нужно привыкнуть так жить. Просто принять эту ситуацию и жить дальше. Да, это будет больно, тяжело, но по-другому никак. –
- По-другому никак, – отозвалась Людмила, закрыв на секунду глаза. – По-другому никак – повторила она себе, и профессор довольно кивнул.
Как бы ни было Людмиле больно после визита врача, но дышать стало свободнее. Она вышла из тёмного леса, она знала, что происходит с дочерью и это давало ей силы. Внутренняя сила Людмилы была безгранична, и она не кончалась. Все вокруг удивлялись, как это у Людмилы хватает сил?
Как это хватает у Людмилы сил постоянно пропаривать одежду, гладить её и сушить по нескольку раз в день, чтобы у Валеньки было меньше красных длинных линий на спине и животе? Как это хватает терпения у Людмилы перебинтовывать открытые кровоточащие раны на ладонях и локтях Валеньки, каждый раз улыбаясь ей, тихо и нежно отвлекая её сказками и песенками? Как это у Людмилы хватает выносливости носить Валеньку на руках, чтобы та лишний раз не ползала, размазывая ободранные куски кожи по ковру и ребристому кафельному полу? Как это у Людмилы хватает ясности ума, чтобы помнить все названия мазей, таблеток, гелей и накладок, как у неё хватает времени и денег закупать всё это в огромных количествах, носится на разные концы города, требуя в аптеках и поликлиниках скидок и льготных рецептов? Как у Людмилы хватает психики выдерживать постоянные слёзы и мучения собственного ребёнка, у которого уже ближе к году ногти на руках и ногах сошли вместе с кожей окончательно, они больше не появлялись никогда. У ребёнка, который начал бегать и ходить, задевая ладонями и коленями обклеенные поролоном углы столов, диванов, проёмов дверей и всё равно, даже при такой безопасности, кожа отходила от неё лепестками, как от розового нежного бутона. Обнажались ткани, алые, красные, кровоточащие. На шее, лице, животе, особенно в складках ладоней, подмышек и сгибах. Валенька иногда походила на сплошной оголённый кусок мяса, с кровоподтёками, трещинами и толстыми корками, которые запекались на открытых ранах. Валенька-черепашка в панцире корок и чешуек, Валенька-персик, с которого при неосторожном движении отлетает тонкая фарфоровая кожица.
Людмила, порой, сама не понимала, как. Как ей это всё удаётся? Каждый раз, когда дочь случайно срывала с себя длинный лоскут на голени, потому что снимала торопясь колготки, Людмила думала «Это последняя капля. Я не вынесу больше. Ещё больше я не вынесу!», но спустя день или два, внутри её бездонного сердца вдруг появлялось ещё пространство, новое место, куда помещалась очередная боль дочери и её собственная боль за дочь. «Новая комната ужаса» - так Людмила называла эти места. Она почти никогда не плакала, слёзы её раздражали и злили. Иногда, ночью, на балконе, она могла едва всплакнуть, вытереть горячие слёзы своей широкой ладонью и потом молчать ещё минут десять, глядя на серебристую луну.