Послышался звук подъезжающего лифта. Джонни плотно сжал губы и надел шляпу.
Дверь лифта открылась, и он вошел в кабинку.
Тридцать лет. Тридцать долгих лет. И вот как все закончилось.
ИТОГИ 1938 ГОДА ВОСКРЕСЕНЬЕ И ПОНЕДЕЛЬНИК
Мы выехали в шесть тридцать утра. Позавтракали и пообедали по дороге. Около двух часов дня, припекаемые палящим солнцем, мы свернули на узкую грязную дорогу, ведущую к ранчо. Люди, работавшие на поле, выпрямлялись и с любопытством смотрели на нас из-под своих широкополых шляп. Через несколько минут мы остановились перед домом.
На террасе показался человек. Это был крупный мужчина с круглым лицом и темными волосами. Я знал его. Это был Вик Гвидо.
Выйдя из машины, я подошел к дому.
— Привет, Вик! — сказал я.
Он вытащил из нагрудного кармана очки в металлической оправе, надел их и посмотрел на меня.
— Джонни Эйдж! — воскликнул он без особого энтузиазма. — Что ты здесь делаешь?
Я вернулся к машине и, открыв дверцу, помог Дорис выйти. И только после этого ответил ему.
— Я подумал, что стоит заехать сюда, повидаться с твоим боссом, — сказал я небрежно. — А где он?
Прежде чем ответить, Вик долго изучал меня.
— Он там, на заднем дворе, возле своего старого ярмарочного фургона, наблюдает за игрой в бокка. Показать, как пройти? — спросил он.
— Нет, спасибо. — Я улыбнулся ему. — Я знаю, где это.
Он ничего не ответил, просто повернулся и молча зашел в дом.
— От этого человека у меня мурашки по коже бегут. — Дорис повела плечами.
Я улыбнулся ей.
— Вик вообще-то хороший парень, — сказал я, беря ее за руку, и мы направились за дом. — Он всегда ведет себя так, когда я поблизости. Это, наверное, потому, что его босс так хорошо ко мне относится.
Когда мы обошли дом, я услышал восторженные выкрики, и мы пошли в том направлении.
В двухстах метрах от дома стоял балаганный фургон, выкрашенный в красную краску с желтыми буквами на боку: «БАЛАГАН ЭЛА САНТОСА». Возле него стояло человек двадцать, они играли в бокка.
Бокка — это старинная итальянская игра с тяжелыми деревянными шарами. Суть игры в том, что кто-то катит по дорожке свой шар, а остальные игроки бросают свои шары так, чтобы они как можно ближе подкатились к первому. Я никогда не мог понять, чем их привлекала эта игра.
Эл сидел на ступеньках фургона, изо рта у него торчала длинная черная сигара. Когда он увидел нас, его морщинистое лицо озарилось улыбкой. Встав и вытащив изо рта сигару, он протянул ко мне руки.
— Джонни! — Было видно, что он рад мне.
Смущенный таким приемом и чувствуя себя не в своей тарелке из-за того, что приехал к нему за помощью, я только сказал:
— Привет, Эл!
Он обнял меня за плечи и потряс. Отступив шаг назад, посмотрел на мое лицо.
— Рад, что ты приехал, — сказал он просто. — Я как раз сидел и думал о тебе.
Я почувствовал, как краска залила мое лицо, и быстро посмотрел, не наблюдает ли кто за нами, но на нас никто не обращал внимания. Все были заняты игрой.
— Хороший день для поездки, — сказал я неуверенно.
Он повернулся к Дорис и улыбнулся ей.
— Очень рад тебя видеть, моя дорогая, — проговорил он, пожимая ей руки.
Она поцеловала его в щеку.
— Вы выглядите очень хорошо, дядя Эл. — Она улыбнулась ему.
— Как твой отец? — спросил Эл.
Она улыбнулась еще шире.
— Гораздо лучше, спасибо. Надеюсь, все самое страшное уже позади. Теперь ему надо просто отдохнуть.
Он кивнул.
— Точно. Скоро он станет таким же, как прежде. — Он повернулся ко мне. — А ты? С тобой-то все в порядке?
Я вытащил носовой платок и протер лицо. Было чертовски жарко.
— У меня все отлично, — уверил я его.
Он пристально взглянул на меня.
— Зайдем-ка лучше в вагон, — предложил он. — Здесь жарковато. Нельзя долго стоять на солнце, особенно если ты не привык.
Он повернулся и поднялся по ступенькам фургона. На нем были старые полинявшие джинсы и синяя рубаха, покрытая пятнами. В фургоне было прохладно и темно, так что Элу пришлось зажечь старую керосиновую лампу. Я с любопытством огляделся. Все было так, как я помнил: большой письменный стол стоял около стены, скамейки по бокам, даже старое кресло, в котором Эл любил читать газету. Я улыбнулся Элу.
Он гордо посмотрел на меня.
— Я рад, что купил его, — сказал он. — Иногда человеку надо иметь что-то из своей юности, что-нибудь напоминающее, кто он на самом деле.
Я с интересом посмотрел на него. Его слова показались мне странными, но в них была правда. Он никогда не считал себя банкиром и, несмотря на свой огромный успех, всю жизнь продолжал считать себя балаганщиком.