— Гершель, смотри! — взволнованно показал он на Бордена. — Посмотри туда. Большая шишка в кино! Мы с его отцом приплыли в Америку на одном пароходе. Видишь его? Он стоит перед домом, в котором когда-то жил.
Второй торговец с любопытством посмотрел на Бордена.
— Актер? — равнодушно поинтересовался он.
— А кто же еще, по-твоему! — с негодованием уставился на него Шмульке.
Они опять посмотрели на Бордена, который медленно взошел на крыльцо и скрылся в подъезде.
Мимо прошла женщина, и ему пришлось прижаться к стене, чтобы дать ей пройти. Под ногой скрипнула доска, из мусорного ящика, стоящего за лестницей, выскочила кошка и промчалась мимо.
Вилли остановился на третьем этаже. Несколько секунд он старался отдышаться. Прошло время, когда он взбегал на третий этаж, перепрыгивая через три ступеньки, и даже не замечал подъема. В слабом свете маленькой лампочки он посмотрел на дверь.
Вытащил из кармана связку ключей, нашел нужный и вставил в замок. Дверь заскрипела на ржавых петлях, и Вилли замер на секунду на пороге. Со дня смерти отца в квартире никто не жил. Борден хотел, чтобы отец жил с ним, но старик отказывался. Он мог жить только здесь. После его смерти Вилли зачем-то продолжал платить за квартиру жалкие девятнадцать долларов в месяц.
Он закрыл за собой дверь и огляделся по сторонам. Убогая ветхая мебель, покрытая пылью, ящик в центре комнаты, на котором старик сидел во время траура после смерти матери Вилли. Он так и не разрешил выбросить его. Ящик постоянно напоминал ему о жене.
Вилли перевернул его ногой. Из-под ящика выскочила мышь и бросилась к дыре в стене. Под ящиком остался чистый блестящий прямоугольник, со всех сторон окруженный пылью.
Борден прошел через все комнаты в свою спальню. В комнате еще стояла кровать. Борден дотронулся до стены над кроватью, прямо под окном, отделяющим две комнаты. Царапины не исчезли. Вилли зажег спичку и нагнулся. В дрожащем пламени он прочитал грубо нацарапанные на стене слова «Уильям Борден». Он сделал эту надпись в тот день, когда решил сократить свою фамилию и сделать ее более американской. Пламя погасло, и Борден выпрямился. Он вошел в гостиную, единственную комнату в квартире с окнами, выходящими на улицу. Летом их распахивали настежь, и Вилли спал на полу под ними.
Борден выглянул на улицу, но ничего не увидел через грязное стекло. Он попытался открыть окно, но оно не поддавалось. В квартире стоял затхлый воздух. Вилли оглянулся в поисках палки, потом опять взялся за ручку. Он дернул изо всех сил, и окно внезапно открылось. В комнату ворвался свежий воздух и крики продавцов, зазывающих покупателей.
Внизу бурлила жизнь. Я не знал, сколько он стоял у окна, не знал, о чем он думал в это время, и никто никогда не узнает этого.
Мы только знаем, что Борден достал из кармана второе яблоко и начал есть. Очевидно, оно ему не понравилось, потому что, откусив несколько раз, он положил его на подоконник.
Затем Борден вернулся в центр комнаты и вытащил из другого кармана револьвер. Полиция так и не выяснила, где он его взял.
В пустой комнате прогремел выстрел, за которым последовал звук падающего тела. Со старого потолка посыпалась штукатурка. На улице внезапно воцарилось испуганное молчание.
Вилли Борданов вернулся в дом, в котором родился и вырос, чтобы умереть.
— Как насчет серого, миста Джонни, того в белую полоску? — спросил Кристофер.
Я глупо уставился на него. Мои мысли находились далеко.
— К нему отлично идут красно-голубой галстук и коричневые ботинки, миста Джонни, — серьезно заверил меня Крис.
— Хорошо, Кристофер, — тяжело вздохнул я. — Какой скажешь, тот и надену.
Я отправился бриться, а ванна в это время наполнялась горячей водой. Горячая ванна успокоила мои напряженные нервы, вскоре я расслабился и почти уснул.
— Ну что, готовы вставать, миста Джонни? — заглянул в ванную Кристофер.
Я кивнул.
Кристофер помог мне подняться. Я уперся в параллельные брусья, стоящие рядом, и выбрался из ванны. Он набросил на меня махровое полотенце и вытер досуха. Моя кожа порозовела, и ее начало покалывать и жечь. Я улыбнулся, головная боль совсем прошла.
К Петеру я приехал в начале четвертого. Стоял один из необычайно теплых дней, какие весна часто дарит в Калифорнии. Я поднялся на крыльцо и вытер лицо платком. Из бассейна донесся голос Дорис, и я оглянулся.
Она как раз выходила из воды, и на черном купальном костюме, переливаясь, сверкали в лучах солнца крошечные капельки воды, будто алмазы. Она сняла шапочку и встряхнула волосами.
— Вода так манила, что я не устояла, — сообщила Дорис, когда я подошел.