— Чем занимается Дейв? — поинтересовался я.
— Ты же знаешь Дейва, — пожал плечами Гордон. — Молчит, как рыба, но ведет себя чертовски уверенно.
Он протянул стакан, и я задумчиво отхлебнул виски. Может, Ронсен и летит к Фарберу, но в курсе всех дел был только я один. Только я знал сильные и слабые места студии, знал, что нужно сделать. Пока я не проведу реформы, Ронсен не посмеет меня и пальцем тронуть.
— Гордон, перестань беспокоиться. Утром я приеду на студию, и мы все обсудим.
— Ладно, как хочешь. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. — Гордон с сомнением посмотрел на меня.
В гостиную вошла Джоан с кофейником. За ней следовала Дорис с подносом крошечных сэндвичей. Голливудским женам, как и женам дипломатов, приходится развивать в себе чувство времени. Они должны знать, когда необходимо извиниться и выйти, а когда — вернуться. Я всегда удивлялся, как им удается это.
Мы с Дорис были сыты, поэтому только выпили кофе и уехали. Домой к Дорис приехали почти в полтретьего.
Лишь в гостиной горела маленькая лампа. Дорис сбросила пальто и поспешила наверх. Через минуту она вернулась.
— Он все еще спит. Мама тоже заснула. Медсестра сказала, что доктор дал успокоительное и маме. Бедняжка даже не поняла, что произошло. Такие удары, один за другим.
В библиотеке в камине ярко пылал огонь. Он создавал впечатление уюта и тепла — на улице неожиданно ударил мороз. Мы сели на диван.
Я обнял Дорис за плечи, притянул к себе и поцеловал. Она взяла ладонями мое лицо и прижала к своему.
— Я знала, что ты приедешь, Джонни, — прошептала Дорис.
— Я не мог не приехать, даже если бы захотел.
Дорис положила голову мне на плечо, и мы уставились на огонь. Через несколько минут я прервал молчание:
— Хочешь поговорить, милая?
— Ты слишком хорошо разбираешься в женской психологии для мужчины, — тихо ответила она. — Признайся, ведь ты знал, что я раньше не хотела говорить об этом?
Я промолчал. Через минуту Дорис сказала:
— Все началось вчера с телеграммы. Я находилась внизу и взяла ее у дворецкого. Телеграмма адресовалась отцу, и на ней стоял штамп Государственного Департамента. Хорошо, что первой ее прочитала я, потому что в ней содержались печальные веста: «Американское посольство в Мадриде информировало нас, что ваш сын, Марк Кесслер, погиб в бою под Мадридом». И больше ничего. У меня чуть не остановилось сердце. Мы знали, что Марк в Европе, хотя и не получали от него почти год писем, но мы и подумать не могли, что он в Испании. Мы считали, что он в Париже с кем-нибудь из старых друзей и поэтому не беспокоились всерьез. Хорошо, что Марк не участвует в этой войне после того, что произошло, говорил папа. — Она достала сигарету и наклонилась ко мне, чтобы я дал прикурить. Затем Дорис опять откинулась на спинку и медленно выпустила дым через рот. Ее глаза потемнели и стали встревоженными. — Знаешь, чего я никогда не могла понять? Марк был одним из самых больших эгоистов на свете, ему всегда было наплевать на других. И несмотря на это, он отправился в Испанию, записался в бригаду «Авраам Линкольн» и погиб за дело, в которое никогда по-настоящему не верил. Марк умер, сражаясь против образа жизни, которым он мог бы восхищаться, если бы не был евреем.
Первая моя мысль — как мать воспримет известие о его смерти. Она чувствовала себя неважно с момента отъезда Марка. Он всегда был ее любимцем, и она очень сильно переживала, что папа выгнал его из дома. Мама постоянно уговаривала отца, чтобы он попросил Марка вернуться, но ты же знаешь его упрямство.
Дорис замолчала, глядя на языки пламени в камине. Интересно, о чем она думает? Дорис всегда знала, что любимцем в семье является Марк, но никогда не жаловалась. Она пошла в деда по материнской линии и ее нельзя было назвать разговорчивой. Я вспомнил, как стало известно о ее писательском таланте. В тот год Дорис закончила колледж. Она молчала до тех пор, пока книгу не взяли издатели. Но даже после этого Дорис поставила псевдоним, не желая пользоваться именем отца.
Повесть называлась «Год первокурсницы» и имела большой успех. Это был рассказ о первом годе учебы в колледже одной девушки, как она переживала разлуку с близкими и тосковала по дому. Критики много писали о книге. Их поразила глубина восприятия жизни. В момент выхода книги Дорис исполнилось всего двадцать два года.
Я тогда не обратил на «Год первокурсницы» большого внимания, фактически даже не прочитал ее. Впервые книгу увидел на следующий день после свадьбы, когда привел Далси в дом Петера.