Несколько секунд он смотрел мне в глаза. В его — блестели слезы. Затем папа так внезапно упал, что я не успела подхватить его. Я попыталась его поднять, но не смогла. Когда прибежал дворецкий, мы вдвоем положили папу на диван. Я бросилась к столу и по ошибке схватила студийный телефон. «Магнум Пикчерс», — немедленно отозвалась телефонистка. В ее голосе слышался вопрос и удивление. Я в ужасе бросила трубку. Как я ненавидела эти слова «Магнум Пикчерс»! Я слышала их всю жизнь, и они поломали наши судьбы. И зачем только мы когда-то занялись кинобизнесом? — Дорис посмотрела на меня широко раскрытыми, незнакомыми глазами, в которых плясали огни. — Почему мы не остались в Рочестере и пережили все это? Марк мертв, у папы удар. Это ты виноват, Джонни, ты! Папа много раз говорил, что ничего бы этого не сделал, если бы не ты. Если бы не ты, мы бы никогда не переехали в Голливуд! Если бы не ты, мы бы сейчас жили спокойно!
Внезапно Дорис опять расплакалась, затем бросилась на меня, колотя меня по груди.
— Я ненавижу тебя, Джонни, ненавижу! Если бы не ты, папа бы никогда не занялся кинобизнесом. Но кино твое призвание, и ты не мог заниматься им один. Поэтому ты использовал в своих целях папу!
Я безуспешно пытался схватить ее за руки, но они двигались слишком быстро.
— Ты — «Магнум Пикчерс», Джонни, ты с самого начала был «Магнум Пикчерс». Почему ты не остался в Нью-Йорке? Зачем ты заставил его приехать сюда? Зачем ты внушил ему, что он очень большой человек? Ведь когда мыльный пузырь лопнул, с ним лопнуло и его сердце!
Наконец я поймал ее руки и крепко прижал к себе. Дорис рыдала, из ее глаз катились крупные, горькие слезы. Она сообщила мне неприятных вещей намного больше, чем собиралась. Каким же слепцом я был все эти годы!
Наконец Дорис затихла, продолжая лишь изредка вздрагивать. Когда она заговорила чуть хриплым голосом, он слегка дрожал от усилий, с которыми Дорис пыталась контролировать его.
— Извини, Джонни, — так тихо прошептала Дорис, что я едва ее расслышал. — Зачем мы вообще приехали в этот проклятый Голливуд?
Я промолчал, потому что не знал ответа. Посмотрел через ее голову в окно. Темноту ночи уже начали прорезать первые серые блики рассвета. Часы, стоящие на столе Петера, показывали полпятого.
Когда мы приехали в Голливуд, Дорис было одиннадцать лет, Петеру — тридцать пять, а мне — двадцать один. Никто из нас не хотел ехать. Нас вынудили обстоятельства, мы ничего не могли сделать.
ТРИДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД. 1911
1
Все были счастливы, за исключением Джонни. Борден был счастлив потому, что Петер расплатился с ним; Джо — потому, что впервые в жизни мог снимать то, что хотел, и никто не указывал, что ему можно делать, а что — нельзя. Петер Кесслер был счастлив потому, что студия превзошла все его ожидания — он оплатил долги, положил в банк восемь тысяч долларов, переехал на Риверсайд Драйв и нанял служанку. Эстер была счастлива потому, что у Петера все шло хорошо.
Все были счастливы, кроме Джонни. Он был доволен, многое его устраивало, но чего-то все же не хватало. Волнение, чувство ожидания, которое возникало, когда надвигались большие перемены, дремало глубоко внутри, скрытое повседневной работой и суетой.
Если бы не Киноассоциация, Джонни, возможно, тоже был бы счастлив. Но как человек, немало проработавший в цирке, он испытывал инстинктивную неприязнь, когда его заставляли делать то, чего не хочется. А ассоциация занималась именно этим.
Независимые продюсеры, которыми стали Кесслер и Борден, попали в зависимость от Киноассоциации. Она контролировала весь процесс производства фильмов, патенты на все камеры и даже пленку и вспомогательную аппаратуру, без которой съемки фильма невозможны, такую, как ртутные лампы и световые синхронизаторы.
С помощью этой монополии Киноассоциация заставляла независимых продюсеров подчиняться своей воле, так как все независимые работали по лицензиям, выданным ассоциацией. Таким путем Киноассоциация диктовала независимым продюсерам свои условия — какие картины делать и за сколько их продавать. Строгие правила регламентировались соглашением. Так, например, ни одна картина не должна была превышать двух частей. Владельцам синематографов приходилось крутить определенное количество фильмов ассоциации, и только сверх этого количества они могли, если хотели, покупать фильмы у независимых. Причем обязательное количество фильмов было достаточно высоким, чтобы у владельцев синематографов не оставалось много времени на фильмы независимых.