— Не настоит, — наконец ответил я с напускной уверенностью. — После соответствующей обработки он будет бояться Фарбера, как огня, даже если тот пообещает весь золотой запас Соединенных Штатов.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — сказал Гордон на прощание.
«Слава Богу, я хоть не один», — подумал я, глядя ему вслед. Зазвонил телефон.
— Где ты пропадал? — спросила Дорис. — Я оборвала телефон и нигде не могла найти тебя.
— Уснул в кабинете, — печально ответил я. — Я приехал на студию сразу после того, как мы расстались, и никто не знал, что я здесь. Как дела у Петера? — переменил я тему разговора.
— Только что ушел доктор. Сейчас Петер спит. Доктор думает, что он начинает поправляться.
— Отлично. А как Эстер?
— Мама стоит рядом со мной, — ответила Дорис, — и хочет с тобой поговорить.
Я услышал, как Дорис передала трубку матери. Когда в трубке раздался голос Эстер, он меня испугал своей переменой. В последний раз Эстер разговаривала молодым и твердым голосом, а сейчас он был старым и дрожал, словно она неожиданно попала в комнату с незнакомыми людьми и не знала, какой встретит прием.
— Джонни?
— Да, — мягко ответил я.
Несколько секунд в трубке раздавалось лишь ее дыхание, затем все тот же неуверенный голос.
— Я рада, что ты приехал. Твой приезд для нас значит очень много.
Неужели я так сильно изменился? Мне хотелось крикнуть: «Эстер, это я, Джонни! Мы знаем друг друга тридцать лет. Я не чужой человек, ты не должна бояться со мной разговаривать!» Но я не мог сказать это. Я едва вымолвил:
— Я обязан был прилететь. Вы с Петером очень дороги мне. — Затем после небольшой паузы добавил: — Мне ужасно жаль Марка.
Она ответила почти прежним голосом, будто внезапно узнала по телефону старого знакомого. Но несмотря на это, в нем слышались нотки боли.
— На все воля Божья, Джонни. Сейчас мы ничего не можем сделать. Остается только надеяться, что Петер… — Она не договорила и заплакала.
— Эстер! — воскликнул я, пытаясь успокоить ее.
Она почти осязаемо пыталась взять себя в руки, сдержать готовые пролиться слезы, слезы, на которые она имела право. Наконец Эстер ответила:
— Да, Джонни?
— У тебя нет времени на слезы, — сказал я, чувствуя себя последним дураком. Кто я такой, чтобы указывать ей, когда можно плакать, а когда — нет? Марк ведь ее сын. — Ты должна поставить на ноги Петера.
— Да, — тяжело вздохнула она, — я должна поставить его на ноги, чтобы он смог прочитать по нашему сыну кадиш, чтобы мы могли вместе оплакать его.
— Нет, Эстер, нет, — мягко возразил я. — Не для того, чтобы оплакать, а для того, чтобы продолжать жить.
Она покорно согласилась, словно разговаривала сама с собой:
— Да, Джонни, мы должны продолжать жить.
— Молодец. Теперь ты похожа на женщину, которую я знаю тридцать лет.
— Правда, Джонни? — спокойно переспросила Эстер. — До последнего времени я не менялась, но сейчас я превратилась в старуху. Раньше я никогда ничего не боялась, а теперь…
— Это пройдет, и потом все станет на свои места.
— Никогда ничего уже не станет на свои места, — обреченно возразила она.
Мы обменялись еще несколькими фразами и попрощались. Я откинулся на спинку стула и опять закурил. Первая сигарета, забытая в пепельнице, догорела сама.
Не знаю, сколько я сидел, уставившись на телефон. Я вспомнил Марка в детстве. Смешно, как быстро забываем мы неприятное. Взрослый Марк мне никогда не нравился, поэтому я всегда вспоминал его мальчишкой. Он любил, когда я подбрасывал его в воздух и возил на плечах. Я помнил его восторженный визг, когда он летел вверх, помнил, как он дергал меня за волосы, сидя у меня на плечах.
Заболела нога. Я всегда думал о протезе, как о своей ноге. Сама нога последние двадцать лет лежала где-то во Франции. Я чувствовал, как боль устремилась вниз. Еще бы, я не снимал протез последние три дня.
Я расстегнул брюки, втянул живот и отвязал ремень от пояса, который держал протез. Через штанину ослабил второй ремень, привязанный к бедру, и протез со стуком упал на пол.
Начал массировать культю плавными круговыми движениями, которым научился много лет назад. Кровь потекла в культю, и боль начала медленно отступать. Я продолжил массаж.
В это время в кабинет вошел Ларри Ронсен. Увидев меня за столом, он пружинящим шагом направился ко мне, из-за стекол очков уверенно смотрели ясные проницательные глаза. Ронсен остановился перед столом и посмотрел на меня сверху вниз.