Джонни работал в Нью-Йорке. Он оказался прав — большая часть производства картин переместилась на западное побережье, но центр проката остался в Нью-Йорке. Еще Эдж предугадал, что почти все короткометражные фильмы будут по-прежнему сниматься в Нью-Йорке. Неожиданная победа Уильяма Фокса в тяжбе с Киноассоциацией еще в 1912 году послужила началом больших перемену. За прошедшие годы независимые продюсеры выиграли несколько процессов, и сейчас судьба ассоциации находилась в руках федерального суда. Все говорило о том, что суд вынесет решение о ее роспуске.
Узнав о выигрыше Фоксом тяжбы, Джонни убедил Кесслера отпустить его в Нью-Йорк, чтобы вновь открыть там студию. Джейн работала секретаршей у Джо, но Джонни уговорил ее поехать с ним на Восток. Сэм Шарп руководил актерским отделом до прошлой осени, после чего вернулся к прежней работе театрального агента.
— Вокруг так много талантливых актеров и их некому представлять, — объяснял он Петеру причины ухода. — К тому же работа агента мое призвание, и все последние годы я чувствовал неудовлетворенность.
— Ладно, Сэм. — Петер Кесслер понимал Шарпа. — Я не возражаю. Для начала уговорю своих актеров в Нью-Йорке, чтобы они взяли агентом тебя.
— Я уже с ними переговорил, — улыбнулся Сэм Шарп. — Мы уже подписали контракты.
— Молодец! — поздравил Петер. — Когда собираешься приступать?
— Немедленно. Я бы хотел изменить условия контракта с Купер. По-моему, эта девчонка должна получать больше. Ее последняя картина сделала большие сборы.
Рот Кесслера раскрылся от изумления, но через несколько секунд он уже начал улыбаться.
В начале 1912 года состоялась премьера «Бандита» на Бродвее, одна из первых больших премьер в кино. Билеты стоили доллар, и Джонни рассчитывал неплохо заработать, но даже он не мог предвидеть колоссального успеха фильма.
К полудню, за два часа до открытия, у кассы образовалась очередь длиной в квартал, которая заняла весь тротуар. Пешеходам приходилось выходить на проезжую часть. Народ все прибывал и прибывал. Кто-то, выглянув из окна соседнего здания, позвонил в полицию и сообщил об уличных беспорядках. Немедленно приехали усиленные наряды полиции, вооруженные дубинками.
Владелец синематографа выбежал на улицу. Увидев полицию, он начал рвать на себе волосы. Затем попытался объяснить седому капитану, что люди собрались просто посмотреть кино.
Краснолицый капитан снял фуражку и озадаченно почесал голову.
— Провалиться мне на этом месте, — проговорил он с ярко выраженным ирландским акцентом. — Никогда не думал, что Билл Кейзи доживет до дня, когда на улице начнутся беспорядки, чтобы посмотреть кино! — Он взглянул на толпу, затем перевел взгляд на владельца синематографа. — Они заблокировали движение. Немедленно очистите улицу!
Владелец синематографа в отчаянии повернулся к Джонни Эджу.
— Что мне делать? Картина начнется только через два часа.
— Покажи ее сейчас, — улыбнулся Джонни.
— А что я буду делать с двухчасовым сеансом? — изумленно поинтересовался прокатчик.
— Если вы не уберете их с улицы, не будет никакого двухчасового сеанса, — сообщил капитан Кейзи. — У меня приказ очистить улицу.
Владелец синематографа в отчаянии вскинул руками.
— Знаешь что, — обратился к нему Джонни, которому в голову пришла неплохая мысль. — Запусти их сейчас, а в два часа прокрути «Бандита» еще раз. — Эдж начал довольно улыбаться. — Крути ее, пока они не перестанут идти.
— Но если я буду запускать зрителей посреди картины, все перемешается! — запротестовал прокатчик.
— Они могут всегда дождаться того места, откуда начали смотреть, — объяснил Джонни. — Мы уже давно так крутим короткометражные картины.
Владелец синематографа с мольбой посмотрел на капитана, который покачал головой, медленно направился к кассе и постучал в закрытое окошко. Затем еще раз оглянулся на капитана, но тот никак не отреагировал на молчаливую мольбу.
— Начинай продавать билеты, — с несчастным видом велел он кассирше.
Люди в начале очереди услышали его и бросились к кассе, отбросив в сторону двух полицейских.
Владелец синематографа с трудом пробрался через толпу и присоединился к Джонни, который, взглянув на него, начал смеяться. На пиджаке не осталось ни одной пуговицы, цветок криво висел в петлице лацкана, одна сторона воротничка была оторвана, а галстук лежал где-то на плече.
— Это неслыханно! — От изумления он едва мог говорить. — Непрекращающийся показ! Как в карусели!