— Так для чего же вы сделали его своим другом?
— Да видите ли, — признался старый воин, — мне показалось, что раз уж он хочет спускать свои деньги за картами и другими такими же развлечениями, так Тобиас Клаттербек может ими попользоваться не хуже другого. Да только он хитер, как сотня обезьян. Играет осторожно и по маленькой, а уж своего никогда не упустит. Черт подери! Пожалуй, мне от этого знакомства одни убытки. А уж репутация моя от него наверняка пострадала, тут сомнений нет.
— А чем он такой плохой?
— Чем! Когда он старается быть приятным, это получается неестественно, а когда он ведет себя естественно, то становится весьма неприятным. Я себя за святого не выдаю. Я жил весело, да и в будущем, надеюсь, поживу не хуже, но есть вещи, до которых я не унижусь. Если я и живу на карточные выигрыши, так играю-то я честно! И расчет у меня один — на свое умение, а оно меня не подводит, если взять итоги не за один вечер, а за весь год. И пусть на бильярде я не всегда играю так, как мог бы: это называется стратегией. Незачем показывать всем и каждому, какого ранга ты игрок. Нет, я соломинки в чужом глазу не считаю, но этот молодчик мне не нравится, и его красивая наглая физиономия мне тоже не нравится. Я всю жизнь разгадываю характер людей по их лицам и ошибаюсь, надо сказать, редко!
Фон Баумсер ничего не ответил, и некоторое время приятели молча курили, иногда прикладываясь к своим кружкам.
— А в обществе он меня только компрометирует, — вновь заговорил майор. — Если бы он хоть умел молчать, так еще ничего бы, но из него так и лезет торгаш. Попади он в рай, так сразу открыл бы там прокатную контору с арфами и венками. Я вам рассказывал, чтó сказал мне в клубе высокородный Джек Гиббс? Черт, он говорил без всяких экивоков! «Милый мой, — сказал он, — против вас я ничего не имею. В конце-то концов вы человек нашего круга, но если вы когда-нибудь еще познакомите со мной субъекта вроде этого, то в дальнейшем я перестану кланяться не только с ним, но и с вами». А я познакомил их, чтобы привести этого мерзавца в хорошее расположение духа, рассчитывая произвести у него маленький заем, что было бы, как вам известно, весьма желательно.
— Как, вы сказали, его фамилия? — вдруг спросил фон Баумсер.
— Гердлстон.
— Его отец кауфман?
— Что это еще за кауфман, черт подери? — с досадой осведомился майор. — Может быть, торговец?
— А, да! Торговец. Тот, кто торгует с Африкой?
— Он самый.
Фон Баумсер извлек из внутреннего кармана объемистую записную книжку и принялся проглядывать длинный список каких-то фамилий.
— Да-да, верно! — воскликнул он наконец с торжеством и, захлопнув книжку, вновь положил ее в карман. — «Гердлстон и К°», кауф… то есть торговцы, ведущие торговлю с Африкой, Фенчерч-стрит, Сити.
— Все так.
— И вы говорите, что они богаты?
— Да.
— Очень богаты?
— Да. — Майору начало казаться, что его приятель злоупотребил в его отсутствие каким-то горячительным напитком: на его лице заиграла загадочная улыбка, а рыжая борода и спутанная шевелюра, казалось, дыбились от снедавшего его возбуждения.
— Очень богаты! Хо-хо! Очень богаты! — И немец расхохотался. — Я их знаю. Не как друзей, избави бог! Но я их знаю и все их дела.
— К чему вы клоните? Объясните! Ну объясните же!
— Я вам скажу, — ответил немец, вдруг обретая глубокую серьезность и взмахами руки подчеркивая каждое произносимое им слово. — Три-четыре месяца, но только не больше года, и фирма «Гердлстон» больше не будет существовать. Они прогнили, еле стоят — фу-у-у! — И он подул на воображаемую пушинку, чтобы показать всю непрочность этой фирмы.
— Вы с ума сошли, Баумсер! — воскликнул майор. — Да ведь у них безупречная репутация. В Сити они слывут солиднейшим предприятием.
— Не спорю, не спорю, — невозмутимо ответил немец. — Только я знаю, что знаю, и говорю, что говорю.
— А откуда вы это знаете? Неужто вы станете утверждать, будто вам известно больше, чем биржевым воротилам и фирмам, которые ведут с ними дела?
— Я знаю, что знаю, и говорю, что говорю, — повторил немец. — Этот табачник Бергер есть мошенник. В этой жестянке табака — треть одна вода. Только и делает, что гаснет.
— Так вы не скажете мне, где вы слышали, что Гердлстоны на краю разорения?
— Вам это не объяснит ничего. Достаточно, что мои слова — это верно. Скажем только, что имеются люди, которые должны говорить другим людям все, что они знают, о чем бы они ни знали.