Но никто из учеников на этот вопрос ему не ответил, никто нс поднялся с парты, как это бывает, сели кто хочет ответить, или спросить что-нибудь у преподавателя. Агрономский тщетно ожидал такого поднятия, вопросительно обводя весь класс глазами. Ученики, очевидно, не были подготовлены к такому объяснению побаски и потому нс успели еще, что называется, переварить его и усвоить себе как должно. Они только глядели недоумелыми глазами на попечителя и сопели носом.
— Hv-ка, вы, мой милый, — обратился он к Петру Чалых. — Скажите-ка мне, поняли вы мое объяснение?
— Поняли, — как-то неуверенно ответил ему мальчик.
— Кто же будет сокол?
— Дворяне, князья, губернатор…
— А ястреб?
— Становой, урядник и прочие.
— А мы с вами кто будем?
— Куры будем, цыплята…
— А народ-то кто же будет?
Мальчик запнулся и молчал, не зная, что отвечать.
— Ну, конечно, все те же куры и цыплята, и всякая мелкая птица, — то есть, опять же таки мы с вами. Понятно ли вам теперь, мои милые? — обратился он ко всему классу.
— Понятно!.. Очень явственно даже, — ответили несколько голосов с разных скамеек.
— Так вот что собственно надо! Вот в чем состоит развивательный метод! — дружески наставительно обратился к Тамаре Агрономский, очень довольный. собой.
Но девушка не нашлась даже, что ему ответить. Она теперь испытывала только крайнюю растерянность, точно бы ес завели в какую-то трущобу, завертели там, замотали, окончательно сбили с толку и бросили, — и она не знает, не может дать себе отчета, где правая сторона, где левая, куда идти, что делать и кому, наконец верить, книжки говорят одно, старик Макарий другое, этот третье… А ведь он — власть, он — сила, начальство… Где же, у кого и в чем тут правда и чего хотят от нее?
Агрономский, однако, так увлекся самим собой, что не замечал ее состояния.
— В книжках ваших, — продолжал он, — можно воспользоваться каким хотите, самым невинным даже, текстом, любой даже басней Крылова, чтоб объяснить ее по-своему, в известном смысле: здесь все зависит только от находчивости и остроумия самого преподавателя, от его уменья применяться к обстоятельствам и пользоваться ими. «Впрочем, — прибавил он, — мы с вами, надеюсь, поговорим еще об этом подробнее и обстоятельнее как-нибудь на досуге».
И он, кстати, сообщил ей, что предполагает устроить у себя на святках маленький учительский съездик, — совершенно, знаете, частным образом, без всяких там официальных разрешений и оповещений, а просто себе, под видом интимного пикничка, у себя в усадьбе… И из бабьегонских кое-кто приедет… Вот и вас пригласим тоже, тогда и потолкуем, и повеселимся.
Он стал уже было прощаться, как вдруг нарочно рассеянный взгляд его, окидывая зачем-то всю классную комнату, остановился точно бы случайно на портрете государя, — и Агрономский как бы весь запнулся на нем, напуская для чего-то на себя выражение удивленного недоумения. По этому искусственному его выражению Тамара поняла, что это у него одно притворство, и даже не совсем искусное, что, по всей вероятности, на портрет обратил он свое внимание гораздо раньше, но делает зачем-то вид, будто нечаянно заметил его только сию минуту.
— Это что ж такое? — пробормотал, между тем, себе под нос Агрономский удивленным и недовольным тоном, и, избегая как-то встретиться глазами с учительницей, точно бы из боязни, чтоб она не испортила ему эффект своим преждевременным ответом, поспешно кликнул в классную сторожа.
Тот вышел с его енотовой шубой, гарусным шарфом и глубокими галошами.
— Скажите мне, голубчик, почему это портрет у вас повешен? — обратился он к Ефимычу самым, по-видимому, кротким и душевным образом. — Кто вам позволил, если я просил вас припрятать его подальше?.. Кто это распорядился так без меня? Кто приказал вам?
Старый служивый молчал — ему не хотелось выдавать Тамару.
— Жаль, очень жаль мне вас, друг мой! — с сочувственным вздохом продолжал, покачивая головой, Агрономский. — Очень, очень жаль… сердечно жаль… Н-но… что же делать, когда вы сами себя не жалеете! И если вам теперь придется расстаться со своей должностью, то кто же будет виноват? — Уж, конечно, не я, мой милый! Я с своей стороны — вы знаете, вы должны это помнить — я неоднократно делал для вас всякое снисхождение. Ведь вы, вон, и по водочке любите пройтись; однако я на эту слабость вашу смотрел сквозь пальцы, — каюсь! — да, сквозь пальцы, единственно из сострадания к вашему инвалидному положению, из-за того, что вас, такого заслуженного воина, старого севастопольца, начальство ваше вышвырнуло, при старости ваших лет, на улицу, на побирательство именем Христовым, без всякого попечения и призора за всю вашу службу, — вы это понимаете?.. Я первый принял в вас живое участие и рекомендовал сельскому обществу на эту должность, — вы это знаете. Ну, а теперь уж извините, — умышленного неповиновения и нарочного нарушения моих распоряжений я не потерплю. Мне, повторяю, очень жаль вас, такого почтенного старика, заслуженного ветерана, но что же делать! — Пеняйте на себя, мой драгоценнейший!