Он вдруг вспомнил далекий день, когда он еще был студентом, а Михил Литвин просто работал в рекламной фирме. Они долго не спали в тот вечер, много-много лет назад. Беседуя почти всю ночь, друзья обсуждали конституцию, тот основной закон, по которому должна была бы жить их родина.
Они сидели на мягком ковре, Михаил курил, бросая пепел на тонкое блюдце. Картина далекого прошлого неожиданно встала перед Павлом и, проплывая без слов, но с ясной непрозрачностью галлюцинации заставляла его вновь чувствовать прошлое. Чувствовать его так сильно, словно оно происходит сейчас, а не там далеко.
Литвин сидит по-монгольски на полу, точно так же как любит сидеть Павел, и как он сидел полчаса назад на балконе, разглядывая пробуждение улиц. Он о чем-то говорит, и Павел, не разбирая слов, чувствует, знает их в каждом движении лица и каждом жесте. Михаил говорит о конституции и молодой, далекий и непостижимо непохожий на себя настоящего. Калугин слушает его, кивая головой и высказывая собственные мысли. Новое общество, справедливость и свобода - вот те далекие грезы юности, что теперь уже в зрелых умах этих людей открывают путь таким великим поступкам.
- Уже совсем поздно, - думает далекий, утомленный, но свежий в своих логичных и простых мыслях Павел. - Нет, наоборот еще слишком рано, еще только начинается утро и все еще только впереди. И жизнь, эта бурлящая неугомонная стихия поисков и открытий, еще только начинает свой бег.
- Право на всеобщее высшее образование получит каждый человек. Будут отменены деньги и плата за любые услуги, однако на некоторое время нам придется еще сохранить отдельные функции денег, но уже в новой сути, как эквивалента труда, - продолжает свой рассказ Литвин.
- Нет иного пути, - соглашается Павел. - Только таким образом мы сможем открыть врата будущего. Но когда закончатся старые энергоресурсы, что мы станем делать?
- Найдем новые.
- Сделаем революционный энергетический прорыв, через знание, через разум и его безграничную силу. Но ведь для этого нам понадобятся совершенно новые научные институты?
- Мы их создадим.
- Это трудный путь.
- Мы его пройдем.
- В таком обществе информация - нематериальное благо созданное человеческим умом, должно быть, станет главным. И тогда появится новый человек, психика которого будет невероятно отличаться от современного уродства.
- Мы сделаем информацию открытой и доступной для любого.
- Но ведь это же коммунизм, или социализм? - снова сомневается Павел. - Разве такое возможно, вспомни, чему нас учат.
- К черту такие знания. Мы сами дойдем до истины. Сами.
- Кстати, а как мы поступим с оружием?
- Не знаю, - давя окурок, задумывается Михаил, и Павел неожиданно вспоминает, что сейчас он уже не курит.
- Возможно, предоставим его людям. Почему порядочному человеку не иметь своего оружия. Ведь так гораздо лучше?
- Кстати про оружие у меня есть интересная идея.
- Какая?
- Ну, это не совсем про оружие, это про собак. Хотя все равно про оружие. По нашим законам собака может кусать человека, а человек не имеет право наказывать животное. Это преступление - зверство. А вся беда оттого, что собака, которая, по сути, оружие, им не считается.
- Что ты предлагаешь?
- Надо объявить всех собак холодным оружием, классифицировав их в зависимости от размера, и выдавать хозяевам разрешения. А судить за покусы не животное, а владельца, который такое допустил. Ведь если кто-то зарежет человека ножом, то судить-то будут не нож, а этого гражданина.
- Гениально, - сонно улыбается Павел сонному Михаилу.
- Это еще пустяки, так реформизм. Вот, что я придумал еще: армию мы сделаем добровольной и в то же время профессиональной. Ни один человек не будет искалечен насильственной вербовкой, все в нашем обществе будут служить только добровольно и при этом технически это будет самая мощная в мире армия. Если она, конечно, нам понадобиться. Гражданские права в ней ограничивать будет нельзя. Мы отменим звания, оставим только должности. Военные смогут иметь свои профсоюзы.
- Суды, эти отвратительные органы разгула коррупции и несправедливости будут ликвидированы, их заменят выборные народом или назначаемые советами суды народа. То же самое с прокуратурой и нынешней милицией. Эти органы должны исчезнуть, их должна заменить подлинно народная милиция, а не иерархическая чиновная полиция. ФБС тоже нужно будет упразднить. Только так мы сможем открыть миру путь к новому обществу, черт его знает, как оно будет называться.
- Это пророчество, - думает настоящий Калугин. - Неужели мы, в самом деле, знали, предвидели будущее и сознательно шли к нему всю жизнь, ведя за собой историю? Или, быть может, это она - история, через знания, через постижение нового, вела нас всю жизнь? Разум дай мне ответ.
Гудит телефон, вырывая его из мира прошлого и окуная в реальную фантастичность настоящего. Воплощения того, что хотя и угадывалось, но даже близко не предсказывалось в таких неповторимых деталях.
- Революция всегда неповторима, - думает Павел, поднимая трубку в которой уже слышится чей-то знакомый голос.
- Эгей, Калугин?
- Виктор, в такую рань?
- Хочу поздравить вас с Ольгой.
- С чем это? - лукаво интересуется Павел, вспоминая что, хотел открыть холодильник и приготовить завтрак.
- Ну, как, разве ты не знаешь?
- Нет, давай рассказывай.
- Только что были арестованы все скрывающиеся министры и вместе с ним этот мерзкий директор ФБС. Гадкий тип, я с ним уже успел пообщаться. Так что вы дома не засиживайтесь, через два часа международная пресс-конференция, мы вас ждем.
- Ну, ты и безобразник Витька, - смеется Павел, - беспокоишь влюбленных из-за таких пустяков. Я тут конституцию обдумываю, а ты со своим директором ФБС лезешь. Никуда он не денется, раз попался
- Сам ты безобразник, - хохочет Датов, - нашел время спать, да еще конституцию обдумывать… всю ночь. И все это в разгар такой Революции!
Глава 9. В ногу с наукой
- И чего они прислали к нам этого сумасшедшего, - подумал Павел, глядя на непрерывно сыпавшего неизвестными ему терминами человека в черном балахоне под белым халатом.
Большая комната была со всех сторон увешана крупными мониторами, на которых, непрерывно меняясь, мелькали какие-то графики и таблицы. Человек в балахоне не был здесь один, и от этого что-либо Павлу было почти невозможно.
Электронный переводчик Калугина, не сбиваясь, продолжал переводить слова французского ученого с большим носом и крупными зубами, смешивая речь в ушах с непрерывными голосами еще двух отечественных деятелей науки.
Ученые говорили негромко, но словно не замечая своей синхронности, накладывали слова на слова, а смысл на смысл, перемешивая в голове у единственного слушателя такой гремучий коктейль, от которого, как чувствовал Павел, ему не спастись.
Наконец не выдержав, Калугин, хмурясь, спросил:
- Вы что специально хотите перегрузить мое сознание?
Электронный переводчик, бывший небольшим устройством в кармане, с непревзойденной чистотой перевел слова Павла. Однако неугомонные ораторы продолжали свой словесный бег.
Калугин поморщился, и бесцеремонно перебивая голоса, сказал:
- Друзья, давайте по порядку, а то я, к сожалению, ничего не понимаю.
И снова гениальная машина перевела его слова для француза.
Но, похоже, он оказался единственным, до кого дошел их смысл и Жак Пене отчаянно замахал коллегам и громко затараторил:
- Он не понимает! Подождите!
Наступила пауза, пользуясь которой Павел на выдохе загнанного человека произнес:
- Я не понимаю.
Для наглядности Калугин еще и развел руками так, что теперь уже все поняли, что он ничего не понял.
- Пусть объяснит кто-то один.
Ученые переглянулись.
- Или давайте построим беседу так, чтобы никто никого не перебивал, а каждый дополнял речь другого?
Эта мысль понравилась им и все четверо сели за крупный стол в центре помещения. На нем в странном, даже, как показалось Калугину, магическом порядке лежали разнообразные неизвестные приборы.