Может быть, в то время в горах были разбойники, они не захотели расстаться с феской. С тех пор каждый, кто уходил в горы, надевал феску.
Сулейман сидел у костра, а к нему по очереди подходили разбойники, говорили «Добро пожаловать!» и целовали руку. Они с любопытством смотрели на Мемеда. Мемед сидел за спиной Сулеймана; он казался совсем маленьким.
— Вы хотите спросить, кто этот мальчик? Его зовут Тощий Мемед. Он убил человека. Я привел его к вам, — представил Сулейман Мемеда, который втянул голову в плечи и от этого стал еще меньше.
Дурду посмотрел на мальчика, потом на Сулеймана.
— Ты его привел к нам? — удивленно спросил он.
— Если примете… Не примете, будет бродить один.
— Примем, раз уж ты его привел, дядя Сулейман…
Дурду достал из сумки феску и кинул ее Мемеду. Тот, не поднимая головы, поймал ее на лету.
— На, храбрец, носи! Это моя старая феска, сейчас нет другой. Потом найдем получше, — сказал Дурду и, повернувшись к Сулейману, улыбнулся из-под усов: — Очень молод парень.
Это рассердило Сулеймана.
— Очень молод, а уложил сорокалетнего Абди-агу, — ответил Сулейман. — Этот осел не показывается в горах, боится ограбят.
— Абди-агу? — с ужасом спросил Дурду. — Абди-агу? Мать его!..
— Ну что ты твердишь одно и то же?
Дурду недоверчиво посмотрел на Мемеда.
— Да у тебя и ружья нет, братец, — сказал он. — Здорово ты рассчитался с Абди-агой. Ловкие у тебя руки. Он высасывал кровь из пяти деревень. Точно пиявка… — Джаббар, — обратился он к проводнику. — Помнишь, в последний налет мы захватили винтовку, а потом зарыли. Пойди откопай и принеси сюда. Захвати также пару подсумков и патроны.
И все-таки Дурду не верилось, что такой юный, щупленький паренек мог убить Абди-агу. Поэтому он продолжал смотреть на Мемеда с подозрением.
— Не только Абди-агу, но и его племянника, — добавил Сулейман, заметив его взгляд. — Понял, Дурду?
— Значит, и племянника вместе с ним?! — еще более удивляясь, воскликнул Дурду. — Здорово!..
Мемед весь съежился; казалось, он сильно озяб.
Им принесли в тонких стаканах горячий чай.
Сулейман с отцовской нежностью наклонился над Мемедом:
— Начинается жизнь разбойника, держись, Тощий Мемед!
В костер подбросили дров. Огонь постепенно разгорался. И чем теплее становилось вокруг, тем острее чувствовался аромат майорана. От света костра звезды на небе становились все мельче; они казались булавочными головками.
— Не бойся, дядя Сулейман. Пока Дурду жив, с парнем ничего не случится, — сказал Дурду.
Сулейман сочувственно оглядел Дурду с ног до головы.
— Ты, Дурду, сам ищешь смерти.
— Почему, дядя? — улыбаясь, спросил Дурду.
— Настоящий разбойник никогда не разведет на вершине горы такого огня. Замечай у врага даже муравья, не относись к мелочам с презрением. Поступать так — значит явно идти навстречу смерти, — поучал Сулейман.
В ответ на это Дурду громко рассмеялся:
— Э, брось, дядя! Кто здесь бывает? Кто увидит?
— Один раз не увидят, второй раз не увидят… А потом, как саранча…
— Никто не увидит, дядя. А если и увидят?.. Разве жандармы осмелятся пойти на Шалого Дурду? Ты еще не знаешь Шалого Дурду! Ведь Шалый Дурду — орел. Кто в этих горах осмелится забрести в его владения?
— Увидим, — сказал Сулейман.
Желая переменить тему разговора, Дурду обратился к Мемеду:
— Когда ты стрелял в Абди-агу, у тебя не дрожала рука?
— Нет. Совсем не дрожала.
— Куда ты целился?
— В грудь… Прямо туда, где сердце…
Необъяснимое чувство одиночества охватило Мемеда.
Все вокруг слилось в одно пятно. Сердце его никак не принимало этого Шалого Дурду. Может быть, это и было причиной странного чувства одиночества?
Костер догорал. Лица разбойников, чистивших оружие, растворились в темноте. Тени на скалах стали больше, затем исчезли. Поднявшийся ветер клонил языки пламени в сторону запада. Взгляд Мемеда случайно упал на Сулеймана. Сулейман был весел. Лицо его с белой бородой менялось в отсветах пламени. Мемед подумал, что Сулейман очень верит в него. Тоска немного улеглась. Ему вдруг страшно захотелось спать. Он повалился на землю.
— Ребята, я тоже здесь прилягу. Наш мальчик заснул, — сказал Сулейман.
— У меня есть приличная солдатская шинель, накройтесь ею, дядюшка…
— Давай, — отозвался Сулейман.
Он укрыл одной полой Мемеда, а другую натянул на себя.
Вскоре заснули и разбойники. Не спал лишь дозорный на выступе скалы.