На следующий день, когда подходили к касабе, Хатче совсем ослабела и еле передвигала ноги. При виде касабы у нее появилась маленькая надежда, гнетущий страх отступил. Она вспомнила о Мемеде. Он без конца рассказывал о каком-то желтом блеске, об апельсинах, о белой- пребелой гальке, о текущей по арыкам воде, о запахе кебаба… Он говорил о доме, на крыше которого надстройка из камыша, напоминающая гнездо аиста. Где этот дом?
Окна одного из домов горели на солнце, словно были занавешены красными камышовыми шторами. Вдруг все закружилось… Хатче опять вспомнила о Мемеде. «Мемед, где он сейчас? Если его поймают — убьют. И все из-за меня».
Цементный пол камеры в подвале жандармского управления был по щиколотку залит водой. Откуда взялась эта вода, и зачем так было сделано? Пахло мочой и нечистотами. Единственное узкое, как бойница, окошко было наглухо закрыто… Хатче оказалась в полной темноте. Всю ночь она не сомкнула глаз. Прикорнуть было негде, но, если бы было спокойно на душе, она могла бы заснуть и стоя. Хатче будто растворилась в этой сплошной, как море, тьме и с нетерпением ждала, когда откроется дверь. Она думала: когда откроют дверь, придет освобождение и кончатся все ее муки. И хотя в камеру совсем не попадал свет — даже через замочную скважину, — ей казалось, что уже наступило утро.
Неожиданно открылась дверь. Яркий свет ослепил ее.
Долгое время она не могла прийти в себя. Жандарм взял ее за руку и вывел из камеры.
При появлении Хатче все головы повернулись в ее сторону. До ее слуха донеслись слова: «Вот девушка, которая убила своего нареченного». Хатче поняла, что она причина этого сборища. Опустив голову, ни на кого не глядя, она прошла сквозь толпу. Теперь жандармы не внушали страха, ей казалось, что они даже защищали ее.
Ее подвели к судье. Это был многое повидавший на своем веку старик с отвисшим подбородком и длинными усами.
— Говорят, ты убила Вели, сына Мустафы, так ли это? — спросил он.
— Я не убивала Вели, ей-богу, — простодушно ответила Хатче. — Разве я могу убить человека? Я и револьвер-то боюсь в руки взять.
Судья хорошо знал крестьян и деревенских женщин. Ему не раз доводилось иметь с ними дело. Старик сразу понял, что Хатче невиновна. Но все-таки вынужден был арестовать ее. Слишком вескими были улики.
Хатче повели в камеру. Женское отделение находилось в соседнем помещении, которое было присоединено к тюрьме позже. Стены были в кровяных пятнах: следы убитых комаров. Штукатурка осыпалась. Потолок, окна, перекрытия прогнили. В камере стоял едкий запах сырости и мочи. За дверью — ведро. Тюремный стражник пояснил, что ночью в случае надобности можно им пользоваться.
Хатче нехотя отломила маленький кусочек от хлеба, который принес тюремный стражник и положила в рот. Пожевала, но проглотить не смогла и выплюнула.
Не могла она ничего съесть и в следующие два дня. Хатче очень страдала; она никак не могла свыкнуться со своим положением.
На третий день к ней пришла мать. Глаза ее покраснели от слез. Подсев к тюремному окошку, мать начала причитать:
— Дочь моя, доченька дорогая! Что с тобой случилось? Зачем ты убила парня?
— Как же я могла убить его? Ведь я никогда в руках и ружья не держала! Разве ты не знаешь этого? — Впервые Хатче говорила с возмущением и гневом.
Мать немного смягчилась при этих словах. И как это она могла подумать, что ее дочь способна на убийство.
— Откуда мне знать, доченька! Ведь все говорят: Хатче убила Вели. А что я знаю? Приду попрошу писаря написать прошение. Я скажу, что моя дочь боится оружия. Да, чуть не забыла… Абди-ага не велел мне ничего писать. Но он и знать не будет, что я написала прошение по твоему делу, моя ненаглядная. Пусть даже убьет, все равно подам прошение. Да, доченька моя, ты ни в чем не виновата. Это все Тощий Мемед, несчастный ублюдок! Он убил парня. А сваливают на тебя. Этот ублюдок Тощий Мемед принес несчастье в наш дом. Я попрошу написать о тебе хорошее прошение. Пойду поплачу перед писарем… Ну, я пойду, доченька…
Она передала в окно узелок с едой.