Из дома доносились голоса:
— Не делай так, мать! Мы ни при чем. Али нет дома. Уходи!
Отец Али кричал:
— Уходи, Ираз, Али нет дома!
Вдруг откуда ни возьмись из толпы выскочил Али и выхватил из рук Ираз топор. Он оттолкнул от дверей обессилевшую женщину и начал топтать ее ногами. Крестьяне с трудом отняли от него Ираз.
В ту же ночь Ираз подожгла дом Али. Крестьяне пытались погасить пожар. Али помчался в жандармский участок. Там рассказал он о том, что сделала Ираз.
— Дом еще горит! — кричал он.
Рассветало, когда Али с жандармами вошел в деревню. Крестьяне обступили их.
— Не бери греха на душу, Али. Несчастная потеряла такого сына. У нее болит сердце, — говорили крестьяне. — Она не знает, что делает. Не сыпь соль на живую рану. Ведь ты сгноишь в тюрьме бедную женщину. Крестьяне потушили пожар.
Но Али не послушал их уговоров. Жандармы увели Ираз в участок. На допросе Ираз сказала:
— Да, я изрубила двери. Все это сделала я. Если бы мне удалось попасть в дом, я бы всех, кто там был, зарубила топором. Но мне не удалось. Даже и такой мести за сына было бы мало. Я подожгла дом. Думала, что ночью вся его семья сгорит. Да разве бессовестные крестьяне помогут? Донесли в касабу. Погасили пожар. Неужто это много за моего Рызу? Мой сирота был достоин своего отца. А знаете ли вы, как я растила сына? Неужели это много за моего сына?
На суде Ираз говорила то же самое. Ее арестовали и посадили в тюрьму, но и в тюрьме она не отступила от своих слов. Ираз повторяла:
— Мой сын стоит всей деревни, всей страны. Это немного за него, нет…
Ираз бросили в камеру. Этого она не ожидала. Ведь она подожгла дом, мстя за сына, за такого сына! Несправедливость казалась ей тяжелее, чем утрата. Ираз не поднимала головы, ничего не замечая вокруг себя. Протянув вперед руки, как слепая, ходила она по камере. Потом опустилась в углу и сидела, безмолвно и неподвижно, как камень, упавший на дно колодца.
Голова ее была повязана косынкой. На смуглом от загара лице сверкали большие голубые глаза. Тонкие, немного выгнутые брови придавали лицу особую красоту. Лицо было широкое, удлинявшееся книзу. На высокий лоб спадали вьющиеся волосы. Сейчас Ираз была печальна. Лицо ее исхудало и почернело. Белки глаз налились кровью от долгих рыданий. Подбородок казался высохшим, бескровные губы потрескались от жажды. И только косынка на голове сверкала белизной.
Время от времени Ираз бормотала:
— Мой сын подобен скале. Он — достойный сын своего народа. Если я целую деревню превращу в пепел, то и этого будет мало за моего сына.
Хатче никак не могла заговорить с новой арестанткой. Она очень обрадовалась приходу Ираз. В камере появилась еще одна живая душа… Хатче радовалась ей и очень ее жалела. Что с ней случилось? Да, Хатче знала, что здесь, в тюрьме, нет места радости. Здесь только несчастье. Хатче хотелось расспросить женщину о ее горе, но язык ей не повиновался. Трудно расспрашивать тех, кто так страдает. В таких случаях не знаешь, о чем спросить. Хатче долго молча смотрела на Ираз.
Вечером на тюремном дворе Хатче разожгла мангал и начала варить пшеничную похлебку. Она внесла пахнущую луком и прогорклым маслом похлебку в камеру. Над кастрюлей поднимался пар. Когда похлебка остыла, Хатче с опаской подошла к Ираз:
— Ты, наверное, голодна. Вот, поешь похлебки.
Но Ираз словно не видела и не слышала Хатче.
— Поешь, — повторила Хатче ласково, — поешь немного. Ты, наверное, проголодалась.
Ираз сидела как изваяние. Глаза ее ничего не выражали, они даже не моргали, совсем как у слепых. Но слепые смотрят так, будто хотят прозреть, а в глазах Ираз этого не было. Глухие напрягают слух, чтобы что-нибудь услышать, а Ираз даже не пыталась.
Хатче слегка толкнула ее и снова сказала:
— Поешь!
Глаза Ираз остановились на Хатче. От этого взгляда Хатче растерялась, вся съежилась. Она хотела что-то сказать, но слова застряли в горле. Поставив перед Ираз миску, Хатче, тяжело дыша, выскочила во двор. Там она оставалась до тех пор, пока тюремщик не начал закрывать двери. Хатче боялась войти в камеру, боялась снова увидеть эту несчастную женщину. Сердце ее сжималось. Когда за Хатче захлопнулась дверь камеры, ока, дрожа, со страхом посмотрела в угол, где сидела Ираз, бросилась к своим нарам и залезла под одеяло. Свернувшись в комок, девушка некоторое время лежала неподвижно. Стемнело, но Хатче даже не встала зажечь лампу. С наступлением темноты она всегда зажигала лампу, но сегодня не решалась этого сделать. Ей казалось, что, как только она зажжет лампу, во мраке всплывет лицо женщины в предсмертной агонии. Было страшно, но все-таки Хатче предпочитала оставаться в темноте. Мрак отделял ее от Ираз.