Это ему простили. Обиделись немножко, но простили.
...На одном из заседаний после голосования Микоян сказал:
— Товарищи, Министерство здравоохранения рекомендует через каждый час делать пятиминутную производственную гимнастику. Думаю, и нам стоит последовать этому совету. Не возражаете?
— Возражаем, — сказал Расул.
— Почему? — насторожился Микоян.
— Я целый час руку поднимаю — опускаю, поднимаю — опускаю. Разве это не гимнастика?
И это ему простили!
Но когда на правительственном банкете в Кремле, по случаю юбилея Октябрьской революции, Расул поднял тост «За дагестанский народ, предпоследний среди равных», а на вопрос — «Как это могут быть среди равных предпоследние?» — ответил: «Последние у нас — евреи», — это ему уже простить не смогли! На него так обиделись, что даже исключили из членов Президиума. Но через какое-то время вернули, — видимо, поняли, что без Расула Гамзатова на Президиуме стало очень скучно.
Многое из сказанного Гамзатовым стало афоризмами. Упомяну только последний:
«Дагестанцы, берегите эти бесплодные, голые скалы, кроме них у вас ничего нет!»
Летом в 1963 году в Дом приемов правительства СССР — здание, что находится за высоким желтым забором на Воробьевых горах напротив «Мосфильма», — пригласили нескольких кинорежиссеров (человек пятнадцать-двадцать), в их число попал и я.
У Гены Шпаликова есть стихи, которые мы часто пели под гитару:
Забор был, трава была, дышалось легко, а вот вождей и конфет «Птичье молоко» не было. То есть, может быть, они где-то и были, но нам их никто не показал. Зато были клумбы, беседки и фонтан.
Охрана меня, к моему великому удивлению, пропустила, не заглянув в документы:
— Проходите, товарищ Данелия.
У фонтана, перед желтым зданием с колоннами, уже стояли человек шесть «наших» и гадали: «Что будет? Зачем позвали?»
Я огляделся. Возле беседки скромно стоял пожилой грузин в плаще и шляпе с очень знакомым лицом. Когда мы встретились глазами, он мне кивнул, я кивнул в ответ. «Это отец кого-то из моих тбилисских приятелей», — подумал я. Подошел к нему, поздоровался за руку и спросил, когда он приехал. Он сказал, что сегодня. Я спросил, где он остановился. Он ответил, что прямо из аэропорта — сюда. Я сказал, что, если будут проблемы с гостиницей, могу помочь — у «Мосфильма» есть связи. (Попасть в гостиницу в Москве без связей или без взятки тогда было невозможно.) Он поблагодарил и сказал, что у него есть где остановиться, но он уже сегодня улетает. Я сказал, что могу подвезти его в аэропорт, если надо. Тут, напротив, во дворе «Мосфильма», у меня машина. (У меня тогда был «Москвич» морковного цвета, которым я очень гордился.) Он поблагодарил и сказал, что сегодня прямо отсюда улетает. Я вырвал из записной книжки листок, написал свои телефоны — домашний и рабочий, отдал ему и сказал, чтобы он обязательно звонил, если что-нибудь понадобится. Он снова поблагодарил и сказал, что тронут моим вниманием.
Тут к нам подошел плечистый молодой человек в серой тройке и обратился к моему собеседнику:
— Василий Павлович, вас просят.
Чей-то папаша извинился и ушел.
И тут до меня дошло: Василий Павлович? Да это же Мжаванадзе! Дубина! Как же я сразу не сообразил?! Ну конечно, знакомое лицо, я его тысячи раз на портретах видел!
Раньше портреты членов Политбюро (и кандидатов в члены) вывешивались повсюду. А портрет «чьего-то папаши», первого секретаря ЦК Грузии, кандидата в члены Политбюро Мжаванадзе, висел даже в кабинке у крановщицы в Мурманском порту, когда мы там снимали «Путь к причалу». Правда, когда я спросил ее: «Кто это?», она сказала: «Кажись, Микоян».
Потом нас пригласили на просмотр фильма, и я общался с самим Никитой Сергеевичем Хрущевым, но об этом я напишу ниже.
Прошло время.
— Мжаванадзе твой «Не горюй!» видел? — спросил меня директор «Мосфильма» Владимир Николаевич Сурин, когда я его случайно встретил во дворе студии.
— Думаю, что нет.
— А можешь ему показать? Ходы есть?
— Вроде бы есть.
— Бери картину, лети к нему. Если ему фильм понравится, пусть он сообщит об этом нашему министру.
Накануне Сурин показывал фильм министру, и тому «Не горюй!» активно не понравился.
— Какая же это комедия, когда там все подряд умирают?! — возмутился он.