Мой сосед по койке и добрый приятель Леонтий Тарба возразил:
— Не стоит этого делать. Ведь всем нам здесь все-таки лучше, чем дома. Жаловаться на учителей — не по аламысу.
Но Леонтия не поддержали. Чкок настоял на своем, сумел убедить большинство воспитанников, и письмо попечителю было решено передать.
Когда попечитель наконец действительно прибыл в школу, Чкок все время вертелся вокруг швейцара Никифора. Не успели гость и его спутники снять верхнюю одежду, как он незаметно пробрался в гардероб и сунул письмо в карман попечительской форменной шинели.
Попечитель, седой, плотный старичок невысокого роста, в сопровождении начальника Сухумского округа генерала Засыпкина, архимандрита отца Андрея (в миру — князя Ухтомского) и нашего начальства, прошел по всей школе, осмотрел классы, спальни, кухню, столовую, баню, побывал на уроке русского языка.
Учителя во главе с инспектором школы тоже в новых мундирах с начищенными до блеска пуговицами, вытянувшись перед попечителем, как солдаты на плацу, всячески старались по выражению глаз гостя дознаться, доволен ли он.
Ночью в спальне Чкок сообщил ребятам, что операция, как он выразился, удалась, и попечитель унес наше тайное послание в кармане своей шинели.
Но следующий день не принес никаких новостей.
Ребята недоумевали. Один из нас высказал предположение, что, заметив у себя в кармане какую-то бумажку, гость просто выбросил ее за ненадобностью, не прочитав.
На четвертый день, в двенадцать часов, уроки внезапно были прерваны, и всех учащихся созвали в актовый зал. Из учительской в зал вышел попечитель. Были с ним только наши учителя и школьный инспектор.
— Мальчики! — обратился к нам попечитель. — Письмо ваше я получил, прочел и вот пришел, чтобы ответить вам на него.
Воцарилась напряженная тишина.
— Письмо написано от имени группы воспитанников, но в нем не проставлены фамилии, — продолжал он. — Наверно, поспешили и забыли подписать... Я знаю, абхазы — народ храбрый, смелый, всегда отвечающий за свои слова и поступки! Я прошу писавшего письмо своей рукой назвать себя!
Все молчали.
— Кто же написал письмо? — повторил попечитель. Все продолжали молчать, затаив дыхание.
— Ну что ж, — продолжал он, несколько помрачнев. — Бывает и так: у храбреца отца сын труслив. Значит, выходит...
Не дав ему договорить, Чкок выскочил вперед и громко заявил:
— Письмо писал я! — Лицо у него было красным, как перец.
Попечитель словно просиял.
— Так-то лучше. А теперь поговорим. Скажи мне, пожалуйста, есть у тебя родные?
— В деревне мать и две сестренки. Отца нет.
— Скажи-ка, когда к вам приходят гости, вы едите пищу вкуснее, чем в обычный день? Так это или нет?
— Да, — подтвердил Чкок, — когда бывали гости, мы ели лучше.
— И одевались, наверно, нарядней и чище, не правда ли?
— Так, — упавшим голосом повторил Чкок.
— И все это — в знак уважения к гостям. Не так ли? — снова спросил попечитель.
— Верно, по обычаю гостеприимства, — пробормотал Чкок.
— А я разве не гость для вас, для вашей школы?
— Конечно, гость! — сразу ответил Чкок. — Вы наш очень почетный гость.
— Даже очень почетный? — улыбнулся попечитель. — Ну так вот, милый мальчик, ради меня, гостя из Петербурга, и приодели вас лучше, и покормили вкуснее обычного. Почему же тебя и твоих друзей это смущает?
Чкок опустил голову и молчал.
Попечитель подошел к нему и погладил его волосы.
— Вот и договорились обо всем... Какие у тебя отметки по предметам?
— Только пятерки и четверки! — быстро ответил Чкок.
— А по поведению?
— За два года один раз была четверка...
— Прекрасно! — сказал попечитель. — Вашему народу, нужны культурные, образованные люди. Учись отлично, будь и впредь прилежен, и тогда по окончании школы мы пошлем тебя учиться дальше, тоже на казенный счет. Что касается этого письма, я его не одобряю, но за то, что ты сознался, я попрошу господина инспектора простить тебя и твоих однокашников.
...На этом и кончилась история с нашим тайным письмом.
Так нам казалось тогда.
Никто не вспоминал о поступке Чкока. Создалось такое впечатление, что вообще ничего не случилось. Инцидент был предан забвению.
Прошло много времени. Я уже успел перейти в другой класс и выехать на каникулы к родным в деревню.
В те дни в гости к отцу приехал один из воспитателей городской школы, родственник моей матери Фома Христофорович Эшба. За столом он и вспомнил о приезде в Сухуми Славинского, того самого попечителя из Петербурга, и рассказал о нашем тайном письме.