— Что здесь происходит? — спросил я соседа по автобусу.
— По-видимому, кто-то умер, и его оплакивают. А быть может, поминки, — спокойно ответил он.
— И, это в разгар рабочего дня? — удивился я. — Ведь тут собралось, вероятно, все село.
— Да, вы правы, — вздохнул сосед. — Но что поделаешь, таков обычай. Это, конечно, мешает работе. Всех нужно накормить и напоить...
Потом он вдруг рассмеялся и рассказал забавную историю. Она заслуживает внимания.
— Прошлым летом у нас в Сухуми стояла нестерпимая жара, и я решил провести отпуск у родственников, в маленьком высокогорном поселке Ахуце. Туда же приехал из Очамчире — районного центра — и мой приятель Джансух: когда-то мы вместе учились в школе.
Мы целыми днями бродили по лесу, наблюдая за жизнью зверей — белок и куниц, собирали виноград, инжир, кизил и лавровишню. В дуплах лип добывали мед. Мы наслаждались свежим горным воздухом, любовались хрустально-прозрачными ледниковыми источниками, водопадами.
И все-таки я и Джансух заскучали. На собственном опыте мы убедились в справедливости народной поговорки: "Человек может обойтись без всего, только не без людей".
— Знаешь что, — сказал мне как-то приятель, — давай спустимся к людям! Сегодня, я слышал, в селе Ашта кто-то умер, и туда, конечно, соберется народ, чтобы оплакать покойника.
В Абхазии люди живут, как известно, долго — сто, а то и полтораста лет. Смерть человека — событие не только для родных и близких, но для каждого, кто узнал об этой смерти. Потому-то и собирается так много народу. Ритуал оплакивания и поминок напоминает своеобразное театральное представление, с обязательным участием всех присутствующих.
Джансух не раз участвовал в поминках. Я же, увы, не имел еще никакого представления об этом обряде.
— Народу соберется много, — уговаривал меня Джансух. — Посмотрим, с девушками познакомимся. Аштинские девушки славятся своей красотой...
И вот мы нарядились в старые черкески, которые одолжили у родственников, и торжественно отправились в Ашту. По дороге приятель спросил меня:
— А ты умеешь плакать?
— Как это так, плакать? Я больше привык смеяться.
— А я умею! — не без гордости заметил он и укоризненно посмотрел на меня.
— Чего не умею, того не умею, — признался я.
— Я спрашиваю тебя серьезно, — сказал он. — Ты умеешь оплакивать покойников?
— Нет, не умею. — Как же так? — удивился он.
— Да так. Никто из моих родных и близких не умирал, и мне некого было оплакивать...
— Все мои родные и друзья тоже живы, — возразил мне Джансух, — но я оплакивал покойников, о которых даже ничего не знал.
— Как же так? — недоумевал я. — Ведь это кощунство, оскорбительно и для живых и для мертвых?..
— Но так делают все, кто приходит на поминки, — возразил Джансух.
Я посмотрел на него и подумал: "Такое искусство не по мне. Здесь нужно быть артистом". Приятель как бы угадал мои мысли:
— Я научу тебя, как надо плакать. Внимание! — воскликнул он и жалобно завыл. Он принялся колотить себя в грудь и по голове и начал неистово выкрикивать какие-то скорбные слова, выражая тем самым свое горе.
На земле валялось сгнившее дерево. Джансух запричитал над ним, как над покойником:
— А... а... а! Я несчастный! Почему умер ты, а не я?! A... a... а!
Я был поражен тем, что видел и слышал. А он орал все громче. Голос его отдавался в лесу мощным эхом.
— А теперь надо поднять вот так руки. И даже еще выше! — И Джансух поднял к небу руки и пуще прежнего заревел: — А...а., а..!
Ну а теперь, — сказал он, — ударь вот так руками по голове. — И он безжалостно хлопнул себя по голове и снова воздел руки к небу.
И вдруг застыл на месте, растерянно уставившись глазами куда-то поверх меня. Я обернулся: по лесной тропинке шли двое — старик и старуха.
Приблизившись к нам, они учтиво спросили.
Что случилось? Кто умер? — Они стали озираться по сторонам.
Мы растерялись. Сказать правду — значило оскорбить обычай, которого они придерживались.
Но Джансух нашелся.
— Умер наш дед, наш добрый, милый дедушка! А... а... а!.. — принялся он снова выть.
— Дед, говоришь? Чей? Какой дед? — допытывался старик.
— Да, дед. Хороший наш дед! — притворно вздохнул Джансух.
— Он умер? — обратился старик ко мне.
— Да, умер, — подтвердил я.
— У... у... у...мер? — переспросил старик и надрывно прокричал: — О... о... о!.. — Он сделал при этом такие большие и страшные глаза, словно это известие поразило его, как гром в ясный день. Затем он с силой воткнул в землю свою алабашу — палку с острым железным наконечником, повесил на нее башлык, поднял обе руки к небу и, ударяя себя по голове и груди, принялся оплакивать нашего деда...