Я решил, и я делаю — все так просто — то, что приносит единственно радость и удовольствие, насыщение, удовлетворение, единственно, пусть и страдания иногда тоже, и отчаяние, и уныние, и злость; если Великого Дара вдруг нет — вовсе неважно — это я понял только недавно, вот истекающей ночью, если нет, создам тогда Стиль, как Джотто, как Эль Греко, как Пикассо, как Магритт, как Бальтус, как Бэкон, решу и создам, и он будет как Дар — я владею, я командую и собой и миром, не повинуюсь никому и ничему, смерти разве что, может быть, да и то в какой-то лишь степени, в малой, я думаю!..
Вот оказался на одной улице с «хаммером», почти коснулся его, когда выглянул из мелкого пешеходного переулка; по длинной прямой вперед на несколько сот метров ни одного поворота, или только во двор, но откуда он знает, что там нет тупика?
Не хотел стрелять — но придется, остальные способы все оказались негодными — полагал, когда отправился за «хаммером», что смогу перекрыть какие-то дороги, по-разному исходя: грузовиками, троллейбусами, рвами, надолбами, ежами, маломощными минами, телами мертвецов, стеной из живых — но не справился… Хотел, хотел, хотел на самом деле стрелять — и придется — искал только возможность объявиться действительно близко и на прямой.
Отжал предохранитель, сердце теперь не мешает, руки как стальные, пистолет словно с прикладом, дышу чисто, с удовольствием, будто сплю, улыбаюсь…
Сколько-то из обоймы выбил, даже отдачи не почувствовал, два колеса разорвал…
Шестнадцать патронов — могу не скупиться…
«Хаммеру» на ободах тяжело — много тонн, через сотню метров его занесло, какого-то мальчишку и его собаку едва не снес, фонарный столб выдрал из асфальта, как дерево — с корнями, — провода, стальные прутья, земля.
Остались мгновения на счет. «Хаммер» еще дрожал от позора и удара, а я уже долгими прыжками стелился над улицей.
Не успел… Но так даже эротичней. Эндорфины и тестостерон бушуют как никогда.
Все-таки Старик… Теперь больше уже не споткнусь о сомнения.
Только поговорить, кричал я, только поговорить, я же должен знать, в конце концов, что происходит… Ты существуешь в реальности или живешь всего лишь исключительно в моем бреду и в фантазиях?! Я должен ведь знать, я должен знать, я должен знать! Все происходящее — явь или я только снюсь — всего-то — какой-нибудь бабочке, или слону, или собаке, или коту, или себе самому же?..
Старик не отвечал, не останавливался, искрил серебром обнаженной лаковой кожи в первых лучах, работал, как машина, голова чуть вперед, зафиксирована жестко, локти друг за другом, скользко касаются ребер… Вот сейчас втянется в любой двор, и там я уже его не достану…
Только поговорить, только поговорить, я же должен знать, в конце концов, что со мной происходит…
Если так всю жизнь, то можно ее потерять, отдать добровольно или просто упасть и больше живым уже не подняться. А действительно — тебя преследует (даже пусть иногда и помогает) некто голый, немолодой. Кто? Не отвечает. Ничего не говорит. Обыкновенно даже не остается без движения перед твоими глазами. И более того, этот кто-то, он же некто, ровно тот же самый, что и на трех портретах, написанных тобой и хранящихся ныне в багажнике автомобиля, на котором ты ездишь. Ты болен или ты волшебник? Необходимо же это выяснить когда-нибудь, я так думаю. И как можно быстрее — так лучше…
По ногам попаду — не убью. Пуля грозная, недобрая у Гастона Глока, может, правда, и эти самые ноги оторвать, если не повезет. Но я тем не менее стрелять буду — попробую, так случится, не исключено, что все и обойдется. Другого решения я, к сожалению, пока еще не отобрал — Я… Без горячки, скоропалительности, дурости и вполне осознанно. Я понимаю, что делаю, и я готов ко всему тому, что за этими моими деяниями когда-нибудь, наверное, последует. Что-то последует…
Я о руки свои мог бы зубы сломать, если бы начал вдруг их кусать сейчас целенаправленно, а у меня зубы здоровые, крепкие — руки титановые, как у Мастера, не шелохнутся, только палец, охраняющий спусковой крючок, мягкий, послушный, податливый.
Без отдачи, словно игрушка. Вместо патронов пистоны. Однако бабахает по-настоящему. Попал по правой ноге — видел. Но Старика не удержать. Даже не захромал. А нога между тем — загорелась!.. Огонь начинался у пятки, бегал беспорядочно по икре… Я вытряхнул еще три пули из пистолета. Загорелась теперь и вторая нога. Пламя с шумом сжирало воздух вокруг себя. Ноги чернели, дымились.