Тошнота бьется под горлом, кровь, подкипая, волнуется возле глаз, воздух со стонами и стенаниями откачивается из ушей…
Я сейчас вижу себя в квартире, квартира впаяна в дом, дом стоит на Земле и плотно, и крепко, а Земля, между прочим, в свою очередь, просто болтается в пустоте — Земля ни на чем не стоит, и не сидит, и не лежит, она обыкновенно висит в пустоте… Страшно… Земля скоро упадет, или взлетит, или отвалится вбок. Оборвутся гравитационные нити, связывающие ее с каркасом Вселенной, я предчувствую это, я знаю это — Вселенная не может существовать в одном и том же виде вечно, вечным не бывает ничего. Я уже давно замечаю, как нечто, сама Вселенная, скорее всего, упрямо и нагло пытается свергнуть нашу Землю с ее уютной привычной орбиты. Все яснее и ощутимее становятся пинки и толчки, с помощью которых Вселенная избавляется от несчастной Земли. Земля слишком хороша для Вселенной, слишком красива, слишком независима, слишком властна, слишком сильна, слишком сексапильна. Любой Хозяин, а Вселенная в данном случае выступает в роли Хозяина, подобных своих подданных чрезвычайно не любит. Даже если предположить, что Хозяин и является неоспоримо гением.
Я сегодня очень похож на ту самую Землю, на которой живу. Я точно так же, как и она, не имею ныне под собой, и над собой, и слева, и справа от себя, и за своей спиной тоже ничего даже отдаленно напоминающего опору. Я болтаюсь в пустоте: дрыгая слабенькими ручками и ножками — беспорядочно, бесконтрольно, а значит, глупо, а значит, нелепо, а значит, жалко, вызывая у всех тех, кто вокруг, одновременно ненависть и сочувствие… Страшно… Однако у меня перед Землей есть одно немалое преимущество. Никто не пытается сдвинуть меня с орбиты. Хозяин, видимо, в отличие от меня самого, не считает меня слишком красивым, слишком независимым, слишком властным, слишком сексапильным и, добавлю еще, слишком талантливым, то есть гениальным, то есть избранным…
Я не могу до сих пор осознать, что это именно я написал Старика. Старик спасает меня. Он спасает всю мою предыдущую и всю мою последующую жизнь. Я могу теперь с непререкаемой убежденностью заявить, что я проживу свою жизнь не зря. Старик — это то, что, без всякого сомнения, останется в истории. (Я приготовлю все так, чтобы его все-таки нашли — но только после моей смерти.) А это означает, что в истории останусь, к бесконечному моему удовлетворению, в том числе и сам я!
Ангел, Наблюдатель, Оно — я не знаю по-прежнему, как я могу тебя, как я должен тебя называть. И я не видел тебя еще ни разу и не слышал тебя. Я не ощущал, как ни стремился к тому, еще никогда твоего запаха, и мне не приходилось еще до сегодняшнего дня хоть мимолетно до тебя дотрагиваться.
Но я уверен тем не менее, что ты СУЩЕСТВУЕШЬ, что ты ЖИВЕШЬ.
Мой Старик сообщил мне об этом.
…Любовь (имеется в виду любовь к людям, к миру вообще, а не конкретно к какой-либо женщине или к какому-либо мужчине, к ребенку, к собаке, к блохе или таракану) означает отсутствие сопротивления. Тогда для чего она нам так усиленно навязывается? И почему нам не предлагается иная Любовь, истинная на самом деле и по-настоящему великая — Любовь к своей судьбе? Amor fati.
…Человек не может, не в состоянии, любой человек, даже самый выдающийся, завоевать, заработать, украсть, в конце концов, счастье. Человек — либо рождается счастливым, либо не рождается счастливым.
…Имеются на свете всего лишь два способа жизни, которые могут доставить человеку высочайшее наслаждение, — это сотворение Нового и Выживание.
…Подавляющее большинство людей уверены, что никогда не умрут. И это несмотря на то, что со смертью они сталкиваются каждый день.
Я не желаю верить ни в первое, ни во второе, ни в третье и желаю верить в четвертое. Мне так хочется быть вместе со всеми людьми. Обычное, ординарное, заурядное, а значит, спокойное, мягкое, теплое неутолимо притягивает меня, манит, зазывает — и лишает силы одновременно, притупляет инстинкты, усыпляет, убивает…
Служить в тихой и незаметной организации, вяло и скучно работать, но прилежно, не улыбаться коллегам, сторониться начальства, мечтать, глядя в окно на заснеженный или, наоборот, на застеленный зеленью город (мечтать, конечно, о силе, о власти, о богатстве, о бессмертии, о красоте, о сексе, о возбуждении, о радости — а о чем еще мечтают в этом мире нормальные люди, то есть не безнадежно больные люди, то есть относительно здоровые), тосковать, хандрить, обвинять судьбу в несправедливости, мастурбировать, глядя на порнографические картинки, не любить жену, но не разводиться тем не менее с ней, оправдывая подобное бездействие наличием детей, как правило двух-трех, жестоко тяготиться этими самыми детьми, но, несмотря на это, все-таки возиться с ними, покупать им всякую необходимую дребедень, водить их в детский сад, в школу, сидеть, стесняясь и смущаясь, на родительских собраниях, уютно засыпать и с раздражением просыпаться, нехотя нахваливать кулинарные способности жены и не знать и даже не догадываться, а что же это такое на самом деле — настоящая жратва, задыхаться в метро, потеть, сопеть, хрипеть в переполненном троллейбусе (автобусе, трамвае), с визжащей завистью смотреть телевизор — власть, влиятельные люди, дворцы, автомобили, роскошные женщины — и с неукротимой злобой и ни на мгновение не утихающей ненавистью строить страшные, но никогда и ни в каком виде не исполнимые планы мести этому отвратительному, грязному, гадкому миру — вот как мне иногда хочется жить. Правда! И такое мое желание искренне и честно и не имеет в своей подоплеке ни тени лукавства и ни намека на нечто, даже смутно похожее на кокетство…