Ледяная волна прокатилась по спине. Он знал. Или, по крайней мере, подозревал.
— Ладно, хватит об этом! — буркнул дед, резко меняя тему, но я уже всё решил.
— Во мне скрыта сущность Чумы — четвертого всадника Апокалипсиса, дед, — резко вернул я старика к предыдущей теме разговора. — И как от него избавиться — я не знаю!
Дедуля застыл. Его пустые глазницы расширились, словно он пытался увидеть то, что скрыто даже от мертвых.
— Чума? — прошептал дед наконец. Голос его звучал глухо, будто доносился сквозь толщу сырой земли. — Вот оно что…
Меня непроизвольно передернуло. Я ждал чего угодно — крика, проклятий, матерной ругани, но старик просто молча смотрел на меня. И в этом молчании было что-то пострашнее любого гнева.
— Ты в курсе, что это значит, внучок? — спросил он наконец, тихо, но так, что каждое слово врезалось мне в мозг.
— Примерно представляю.
— Примерно? — Мертвец усмехнулся, но в его смехе не было ни капли веселья. — Если Чума возродится в тебе — он поглотит и твой дух!
— И что теперь? — Я стиснул зубы. — Как мне его изгнать?
— Изгнать… — Дед удручённо покачал головой. — Внучек, я знаю ни одного случая, чтобы кто-то сумел изгнать всадника… Если Чума уже внутри тебя — значит, он там не просто так. — Вольга Богданович даже закашлялся, словно подавился воздухом, хотя для мертвеца это нонсенс.
Я, в принципе, такого ответа и ожидал. Да и дед говорил так, будто это было очевидно само по себе. Типа, Высшая Сущность — это вам не хухры-мухры.
— Значит… — Я проглотил ком в горле. — Это не случайность?
— Ничего не бывает случайным, когда речь идет о всадниках… — Но мертвый дедуля явно не собирался отступать. — Но, если этого никто не делал раньше — это не означает, что это невозможно! Срочно собираем совет рода! И плевать я хотел на какого-то всадника, если он угрожает моему внуку!
Я почувствовал, как холодная тяжесть сознания Чумы шевельнулась внутри, будто откликаясь на эти слова. Но пробиться сквозь выстроенную мной стену он пока не мог… И сколько продлится это «пока» не знал ни один из нас.
— Еще секреты есть? — уже по-деловому осведомился Вольга Богданович.
— Секретов больше нет… — Я мотнул головой. Но единственный секрет, оставшийся нераскрытым к этому времени: кто я и откуда, я не раскрою никому в этом мире. Он умрёт вместе со мной.
— Вот это и есть самое опасное заблуждение, — произнёс мертвец. — Когда человек думает, что у него нет секретов… А они уже вползли ему в душу и пристроились в самых дальних и тихих уголках памяти, ожидая своего часа…
Глава 21
После нашего разговора дедуля развил бурную деятельность. Сплавив Странника с женщинами (под неусыпным приглядом Пескоройки, конечно) в особняк, превратившийся на сегодняшний момент в величественное здание, а не ту развалюху, каким я застал его еще несколько недель назад, Вольга Богданович потянул меня прямиком в родовой храм. Благо, что он располагался тут же, на кладбище.
Дорога привела нас к невысокому, но поразительно величественному храму, увенчанному куполом с извивающимся знаком бесконечности. Его силуэт вырисовывался на фоне закатного неба, словно древний страж, хранящий тайны веков — мистические тайны моего древнего рода.
Внутри, как обычно, царил полумрак, пронизанный отсветами витражей, окрашивающих пространство в призрачные оттенки кроваво-красного, пепельно-золотого и холодной лазури. Стены, украшенные витиеватыми фресками, шептали истории о легендарных подвигах и забытых битвах — словно само время застыло в этих образах.
Под сводами, тяжелыми и монументальными, стояли саркофаги из светлого камня, покрытые резными письменами и символами, смысл которых мог быть давно потерян для живых. Воздух был густым, пропитанным запахом былого могущества и древности, а тишина — настолько плотной, что казалось, будто храм прислушивается к каждому шагу, оценивая, достоин ли гость находиться в его священных стенах.
Не сомневаюсь, что так оно и было на самом деле. Чужим в это святилище хода не было. И в этой торжественной, почти мистической атмосфере, под сенью вечности, даже самые тревожные мысли затихали, уступая место странному, почти гипнотическому спокойствию и умиротворению.
Я протянул руку в темную нишу за алтарём. Пальцы наткнулись на шершавую поверхность деревянной шкатулки — она была неожиданно тёплой, будто живой. Когда я извлёк её, в воздухе запахло гарью и чем-то древним, затхлым, словно передо мной распахнулась дверь в подземелье, запечатанное веками.
Ладонь сжала крышку. Дерево под пальцами дышало, трещины на нём пульсировали, как шрамы на старой коже. Внутри лежало главное сокровище нашего рода — нож, вырезанный из кости самого прародителя. Не просто реликвия, а часть его, оставленная нам, потомкам. Я коснулся лезвия — и холод пронзил пальцы, будто кость помнила, что когда-то была частью живого тела.
Разрез на ладони был лишь формальностью. Я уже знал: боль — часть ритуала, плата за внимание духов. Но когда нож вонзился, тело вздрогнуло само, без моего ведома. Кровь не хлынула, а сочилась густо, почти нежно, падая на камень тяжёлыми каплями. И камню этого хватило.
Поверхность алтаря впитала её, но не сразу — сначала кровь замерла, сверкнув в полумраке храма, как ртуть. Потом начала растекаться, но не вширь, а вглубь, оставляя за собой следы — светящиеся, как прожилки молнии в ночном небе. И тогда я почувствовал, как воздух вокруг застыл. Вот оно — то самое мгновение. Духи ждут.
Я сделал вдох — и позвал:
— Придите, Хранители! Ваша помощь сейчас необходимо!
— Род в опасности! — присоединился к моему зову Вольга Богданович, обмакнув кончики мертвых пальцев моей крови и нарисовав какой-то хитрый символ у себя на лбу.
Тишина в храме стала густой и осязаемой, как смола — тяжелой, тягучей, давящей на виски. Я неподвижно стоял перед алтарем, чувствуя холод древнего камня сквозь ткань промокшей от пота гимнастёрки. Вольга Богданович, мертвый и неподвижный, казался частью этого места — его тусклые мертвые глаза неотрывно смотрели в темноту, словно там уже кто-то был.
— Придите, родичи… — прошептал я, и мой голос прозвучал чуждо, глухо, будто эхом из иной реальности.
И храм «ответил»: сначала — тихий скрежет, будто где-то сдвинулся камень. Потом — шепот, похожий на голоса ветра в трубах старого дома. А потом… потом сами тени, наполняющие родовое святилище, зашевелились. Они стекали со стен, словно сходили с многочисленных фресок, выползали из-под саркофагов, поднимались даже из трещин в полу. Бесформенные, но «живые», они тянулись к нам, к алтарю, к моей жертвенной крови.
— "Род в опасности! — Вновь прогремел голос деда, и его слова врезались в воздух, как острый клинок.
В ответ тени содрогнулись, закрутились вихрем — и преобразились из бесформенных сумеречных силуэтов в почти осязаемые фигуры. Они выступили из темноты, как будто шагнули сквозь время. И если в первый раз своего пребывания в храме я слышал только их голоса из кровавого тумана, а во второй меня почтил своим присутствием сам прародитель Вольга Всеславьевич в образе мудрого седого старика, то теперь предков-хранителей было трое.
Первый — высокий, мощный, в доспехах темной стали, с седой бородой и пронзительным взглядом. На его плечах лежал тяжелый плащ из медвежьих шкур, а в руке он сжимал огромную секиру, лезвие которой мерцало холодным лунным светом.
Второй — тоже высокий, крепкий, с дерзким взглядом и черной разбойничьей бородой, украшенной легкой проседью и. На его плечах — красный княжеский плащ, наброшенный на сверкающую кольчужную броню, на голове — остроконечный шлем, на ногах — красные яловые сапоги с загнутыми носами, да еще и богато расшитые золотом, серебром и жемчугом.
Третий Хранитель предстал перед нами в облике худощавого мужчины средних лет, облачённого в длинный кафтан, с наброшенной поверх него ферязью[1] тёмного синего цвета с серебряными нашивками. Его лицо было бледным, почти восковым, с тонкими чертами и пронзительными серыми глазами, светящимися холодным внутренним светом. На его тонких пальцах поблёскивали перстни с замысловатыми узорами, а за спиной как будто витал едва уловимый шлейф древней магии.