— Яволь, фрау Аденаур! Не буду. А вы решили нас сегодня навестить? Или по делу?
— Регирунгсрат[2] у себя?
— У себя, — ответил гестаповец. — Только он…
— Что только?
— Только он сегодня не в духе, фрау обер-фельдарцт, — доверительно прошептал Курт. — Приказал никого не пускать.
— Не в духе он! — презрительно фыркнула Глория. — Знаю я это не «в духе»! Оно похмельем называется! У меня тоже такой деятель имеется, и тоже не в духе! И меня это так уже задолбало, что я сейчас даже не знаю, что сделаю… И только попытайся меня остановить, Курт, тебе тоже достанется!
От такого неистового напора начальницы госпиталя гестаповец вжался лопатками в стену рядом с дверью и часто-часто заморгал своими невзрачными глазёнками. Было видно, что он разрывается между двумя желаниями — выполнить приказ регирунгсрата (вот же названьице, твою медь, язык сломаешь) и не чинить препятствий разгневанной фурии в немалых чинах, пусть, и по медицинскому ведомству.
— Но… фрау Адэнауэр… герр Рёдер… — попытался было заикнуться солдат, но поймав испепеляющий взгляд ведьмы, мгновенно заткнулся. — Проходите…
Глория нервно (но на самом деле она была само спокойствие) дернула за ручку двери, проскочила полутёмный тамбур и вошла в небольшой холл, разделенный на две части деревянной стойкой — место для посетителей и дежурной части.
За стойкой обнаружился опухшего вида унтерштумфюрер СС со всклоченными волосами. По его внешнему виду и витающему в воздухе перегару было заметно, что прошедшая ночь выдалась для гестаповца весьма насыщенной. Только вот последствия неуёмных возлияний не добавили ему с утра приятных минут.
При виде вошедшей Глории дежурный выдал какую-то невразумительную и нечленораздельную фразу, прерванную громким иканием. Он попытался встать из-за стола, за которым сидел, но, пошатнувшись, плюхнулся обратно, виновато и глупо улыбнувшись.
— Срань Господня! — зло выругалась ведьма. — Герр Рёдер у себя?
— Херрр Рр-ик-ёдар? — переспросил унтерштурмфюрер СС. — Он не-ик пр-ринима-ик седн-ик… — Наконец выдавил он, вращая мутными покрасневшими глазами.
— Меня примет! — процедила ведьма сквозь зубы и, не желая больше тратить время на невменяемого фрица, прошла мимо него в коридор, ведущий к кабинетам гестаповцев. — Пройдёте до конца коридора, Месер, — шепнула она мне, — там спуск в подвал. Узники там — в камерах. Я отвлеку начальство, а вы выводите своих людей к машине.
— Хорошо! — согласился я, продолжая движение по коридору, когда Глория остановилась перед одной из дверей, надпись на которой сообщала, что именно здесь окопался начальник Гестапо.
Скрипнула дверь за моей спиной, и Глория весело произнесла:
— Ну, что, помираешь, алкаш несчастный? Сколько раз тебе можно повторять — пить меньше надо, Гюнтер!
— А-а-а… это ты, Глория? Как же мне плохо… — Услышал я краем уха, как кто-то тяжко застонал в кабинете. Похоже, что это тот самый гестаповский регирунгсрат, чтоб он сдох, тварь! — Помоги… будь другом… дай твоего волшебного порошка от похмелья…
То, что ведьма пользует колдовскими зельями весь покровский гарнизон, в придачу с Гестапо, я уже понял. И с каждого, кто принял из её рук этакие «лекарства» она отщипывала на собственное пропитание «долю малую». От таких щедрот подрасти в чинах, особенно после шестой веды, конечно невозможно, но поддерживать проклятый промысел, чтобы он не беспокоил — вполне.
Но старая ведьма хотела большего, а не просто подбирать крохи и объедки с чужого стола. Это её глубинное желание я, пусть и с большим трудом, но сумел уловить. Мой ментальный дар, а вернее одно из его направлений — телепатия, постепенно прогрессировало. Я сканировал Глорию не просто так, ради праздного интереса — мне обязательно нужно было знать, насколько ей можно доверять. Хоть она и предлагала принести мне клятву абсолютной верности, но мне нужны были друзья, последователи и соратники именно по убеждению, а не по принуждению. А клятва, она в итоге принуждает к повиновению.
Так, размышляя, я добрался до лестницы в подвал, где располагались камеры временного содержания, превращенные гестаповцами в настоящие тюремные казематы и пыточные комнаты. Мне, как ведьмаку, не составило никакого труда почувствовать витающие в воздухе «ароматы» непереносимой боли и страдания, которыми оказался пропитан весь подвал.
А еще я отчётливо чувствовал застарелый смрад пролитой крови и тяжёлый дух насильственных смертей. Многие из узников не смогли перенести пыток, и отдавали душу моему четвертому братишке прямо здесь, в этом подвале. И это случалось не раз и не два, а много-много раз. Причём, многие из тех, кто здесь погиб, были абсолютно невинны.