— Да не бороться с ними надо! А бить смертным боем! Ты же видел, что они на нашей земле творят? Разве могут так люди поступать? Только нелюди, твари в человеческом обличье!
— Странно мне слышать такие речи от… — Батюшка неожиданно запнулся, смутившись и передумав меня обзывать адовой тварью (я без труда прочел это в его мыслях). — … от ведьмака, — нейтрально закончил он.
— Так ты идёшь, батюшка? — прямо спросил я. — Бить фашистов с чертовым ведьмаком?
— Иду! — Не колеблясь более ни секунды, принял решение монах. — А Господь в великой мудрости своей сам решит, прав я в этом решении или не прав. И я готов понести любое наказание…
— Отец Евлампий, хватит уже себя убеждать! Мы ж с тобой мир спасаем…
— А это, — монах указал на моё окровавленное лицо, — последствия этого спасения?
— Да не бойся ты, младенцев на завтрак я не ел, — слегка неудачно пошутил я, заметив, как батюшка побледнел. — Это была схватка с моими внутренними демонами, — вполне честно добавил я. — И на какое-то время я вышел из неё победителем…
— Не слышу лжи в твоём голосе… — вдруг произнёс священнослужитель. — А кривду адовых исчадий я могу всегда опознать… А вот с тобой эта способность почему-то не работает…
— Так я и не врал, — пожал я плечами, — ни тебе, ни другим.
— Неправильный ты какой-то ведьмак, товарищ Чума…
— Какой есть, батюшка, — отмахнулся я от него, выходя из камеры в коридор. — Пошли уже деда Маркея искать.
— А чего его искать? — трубно произнёс монах, к которому стремительно возвращались силы. — Он в соседней камере.
— Тихо, батюшка, не шумите! — шёпотом осадил я отца Евлампия. — Не будите лихо!
— Ох, и правда! — опомнился бородач. — Я ведь уже и не мыслил об освобождении.
— А вот фрицы об этом совсем другого мнения, — сообщил я ему, — всё размышляют, а не выделить ли тебе новый приход. Тебя так и не раскусили, хоть и помучили знатно…
— Господь терпел и нам велел, — тихо прогудел монах. — А святые сподвижники и не такие мытарства выносили. Так что мне грех жаловаться на судьбу, товарищ Чума. Погоди, так если они меня так и не раскрыли, так может мне остаться?
— Понимаю, о чём ты, батюшка, — сразу догадался я, куда клонит так и не сломленный гестаповскими пытками бородач, — но это уже не понадобится. Просто прими на веру, как ты это умеешь — фрицам здесь скоро не поздоровится…
— Так же, как и в прошлый раз? — с ужасом в глазах спросил отец Евлампий, намекая на события в Тарасовке.
— Нет, отче — их здесь собралось куда больше! Славная будет битва!
— Это не битва, прости Господи! — Батюшка истово перекрестился. — Это избиение…
— Вот и славно — другой участи они всё равно не заслужили! Пусть сдохнут, как бешенные собаки!
— Неправильно это… — глухо произнес священник.
— Что неправильно?
— То, что я с тобой согласен, — нехотя признался монах. — После тех бесчинств, которым я стал невольным свидетелем, моя душа очерствела… Неможно так духовному лицо алкать отмщения… Грех это смертный… На Страшном суде за всё ответить придётся…
— Ты это, батюшка, ты бы пока так далеко не заглядывал. Давай уже освободимдеда Маркея и свалим отсюда! — попытался я вывести из прострации отца Евлампия, который на мой непритязательный взгляд слишком уж загрузился. — В которой камере его держат?
— В этой. — Указал монах на дверь, находящуюся по другую сторону коридора, и не напротив, а по диагонали. — Раньше нас в одной камере держали чуть не по дюжине. Но когда только мы в живых остались — развели по разным, — пояснил он. — За нашего старика-снайпера какой-то полковник из штаба ухватился. Он даже гестаповских коновалов припугнул, что если с дедом Маркеем они что-нибудь сотворят — он их всех под трибунал сошлёт. Очень ему неймётся опыт у старика перенять. Ведь он об этом легендарном русском снайпере еще с Империалистической войны слышал, а тут вживую встретить довелось…
— Ну, прямо кино! — усмехнулся я, услышав еще часть подробностей про спасение деда Маркея.
Я подобрал нужный ключ и открыл камеру. Щуплый старикан, уже стоявший наготове возле самых дверей, тут же повис у меня на шее, наплевав на подсыхающую кровь:
— Что же вы так долго-то, черти полосатые? Я твой голос, холера тя задери, сразу узнал! А чего это ты так в крови изгваздался, малой? Не иначе ерманцам глотки зубами грыз, чтобы до нас с Евлампием добраться?
Вот же неугомонный старикан! А слух у него не хуже, чем зрение. Это надо же, сквозь железную дверь мой голос различить? Но выглядел дед Маркей не в пример приличнее, чем измученный гестаповцами монах. Похоже, что тот полковник — начальник гитлеровских снайперов, действительно большая шишка, раз деда Маркея совсем не тронули. Но это и к лучшему — жив остался, а то его вместе со всеми на площади казнили.