— Чем это ты его? — поинтересовался я, указав на туман.
— Да было у меня в запасе одна волшба от родственничков — инеистых великанов. Но у меня на неё никогда не хватало магии… А тут такая оказия! Потом покажу, как эта хрень великанская работает!
Я кивнул и подошел к отцу Евлампию, молча сидевшему на голой земле у расцепленного дерева. Его руки дрожали. В ладонях он сжимал остатки креста, словно пытаясь найти в них утешение.
— Батюшка?.. — Я мягко дотронулся до его плеча.
Отец Евлампий вздрогнул.
— Он… он был настоящий… — прошептал священник. — Архангел Михаил. Сам… Как мне теперь жить с этим грузом?
— Перестать трястись и почувствовать себя настоящим мужиком! — пафосно заявил коротышка, наматывая свою всё еще длинную бороду вокруг пояса.
И самое интересное, что в этот момент я был с ним согласен, хоть и понимал всю трагичность сложившейся ситуации для отца Евлампия. Теперь он изгой — свой, среди чужих, чужой среди своих…
[1] В скандинавской мифологии инеистые великаны (хримтурсы), или ётуны, — это раса древних существ, живших еще до появления асов. Они являются потомками великана Имира, первого живого существа, созданного из льда и огня.
Глава 16
Мы потратили немного времени, чтобы отдышаться, привести себя в порядок и залечить полученные раны. Силы у нас теперь хватало с лихвой, даже с учетом последней волшбы Черномора, на которую он потратил просто неприличное количество энергии.
Ушибы, вывихи, царапины, переломы (дед Маркей, всё-таки, умудрился сломать руку в запястье — старые кости, они такие хрупкие) — всё удалось поправить с помощью моего универсального целительского заклинания. Только вот с отцом Евлампием этот номер так и не прошёл — Благодать его таки не покинула, даже после всего произошедшего.
О чём я и поспешил сообщить донельзя расстроенному батюшке:
— Отец Евлампий, а моя магическая печать на тебя до сих пор не действует. Благодать до сих пор с тобой!
Батюшка судорожно поднес к лицу руку с кольцом-накопителем, которое так и не снял с пальца. Кольцо, пусть слабо, но продолжало излучать свет постепенно накапливающейся Благодати.
— Согласись, — продолжал я увещевать практически упавшего духом монаха, — если бы ты сделал что-то не то — отлучение от Божественной Благодати последовало бы мгновенно! Но этого не произошло. Не так ли?
— Да… — заторможено ответил священник, продолжая вглядываться в светящийся кристалл перстня. — Я читал в монастырских хрониках, как это происходит с предателями-еретиками… Лишение Благодати всегда мгновенное… Но почему же тогда?..
— Вспомни, что сказал Смерть архангелу? — продолжал я подталкивать священника к нужному мне (да и ему) выводу.
— Что архистратиг пришел по собственной инициативе, не получив Его благословения? — С надеждой произнёс монах.
— С точки зрения четвёртого всадника Апокалипсиса, архангел нарушил волю Небес, действуя по своему усмотрению, — продолжал я «ковать железо», наблюдая, как постепенно возвращаются краски жизни в бледное лицо священника. — Значит, его приход не должен был стать для тебя Божьей карой.
Отец Евлампий медленно поднял на меня глаза, в которых мелькнула слабая надежда, что сказанное мной — правда.
— Но… даже если он действовал самовольно… я всё равно стоял на вашей тёмной стороне. И ничего не сделал для того, чтобы остановить массовое истребление людей…
— Ты пытался спасти людей! — резко перебил я святого отца, пока он опять не загнал себя в угол. — Настоящих людей, а не этих… — Я скрипнул зубами, чтобы не сорваться на грязные ругательства. — … фашистов! Подумай над тем, скольких хороших людей ты спас? Настоящих, чистых, верящих в светлое будущее! Разве это грех?
Батюшка задумался, стиснув перстень в кулаке. Свет между его пальцами всё ещё пробивался наружу — слабый, но упрямый.
— Нельзя спасать одних людей за счёт гибели других, — упрямо произнёс священник. — Зло порождает лишь зло[1]! Добро не может быть достигнуто через зло, так как зло, как таковое, всегда остается злом, независимо от того, к чему оно приводит! Как ты не можешь этого понять! — Отец Евлампий говорил с такой жаркой убеждённостью, что его слова, казалось, звенели в воздухе, как тревожный набат. — Это же так просто!
Но и я не отступил, потому что тоже был на сто процентов уверен в собственной правоте.
— А если зло уже совершено? — спросил я тихо. — Если его уже не остановить? По крайней мере, нашими силами? Ты предпочел бы, чтобы погибли все? И те, кто мог бы выжить — тоже?