— Успокойся, Атаман! — сказал он. — Я убежден, что не за тобой охотились шпики. Они сами выследили Дину и пришли за ней. Это просто совпадение. Не стоило, может быть, тебе прыгать в окно, надо было попробовать прорваться вместе с Диной.
— Вместе с ней?! Ты шутишь? — Атаман попытался приподняться на локте, но со стоном откинулся на подушку.
— Лежи, лежи! — сказал Робис. — Твоя ошибка в том, что Дайна для тебя всего лишь любимая девушка. И ты готов защищать ее от всех бед. Ты даже протестовал против ее участия в нападении на банк… А теперь сам должен признать, что неизвестно, чем кончилось бы дело, не будь ее с нами.
— А чем хорошим оно кончилось? — перебил его Атаман. — Двое арестованы, и к тому же исчезли деньги.
Лишь теперь Робис заметил копоть над лампой и привернул фитиль.
— Я уже послал Парабеллуму записку в тюрьму, — сказал он.
— А он что?
— Сегодня утром ответа еще не было. Спрошу, может, теперь… — Он встал и подошел к двери: — Лиза!
Лиза вошла и, прислонившись спиной к косяку, вопросительно взглянула на Робиса.
— Есть почта из тюрьмы? — спросил он.
— Только записочка от Грома. Настроение бодрое, всем шлет привет, просит за него не волноваться.
— Значит, от Парабеллума ничего! — нахмурился Атаман. — Что ты на это скажешь, Робис?… Сходи проверь, на месте ли деньги.
— За деньгами пойду в день отплытия «Одина» — ни часом раньше. Я верю Парабеллуму… — строго сказал Робис. — Кроме того, у меня сейчас есть дело и поважнее. — Он вытащил маузер и пересчитал патроны в обойме.
— Лип Тулиан?!
— Да, он! Был момент, когда он сумел меня так обвести вокруг пальца, что я и не знал, на кого думать. Не сердись, но я был вынужден заподозрить даже Дайну. Теперь дело ясное: Парабеллума взяли на вокзале, Дайну — на работе. Пришли бы сюда, если бы знали, где нас искать…
Атаман помолчал, поправляя сбившуюся повязку.
— Ты прав, Робис, это он! Благодаря тебе он не знает адреса «коммуны». Я, я один во всем виноват. Я уговаривал тебя связаться с ним.
— Хватит об этом!… Хуже то, что позавчера я не пристрелил его. Ты прав, иногда я бываю слишком доверчив. Но теперь только чудо может его спасти.
Раздался стук. Через мгновение в комнату влетел Брачка. О том, что он чрезвычайно взволнован, можно было судить по съехавшему набок галстуку — предмету особой заботы его владельца.
— Братишки! — крикнул он каким-то слишком уж бодрым тоном. — Плохи наши дела! Липа Тулиана заграбастали!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
в которой Парабеллум молчит, но факты говорят за себя
1
Двадцать четыре часа просидел Парабеллум в одиночке, но никак не мог свыкнуться с комфортом рижской тюрьмы. Он с явным удовольствием смотрел на кровать у свежевыбеленной стенки и на электрическую лампочку под белоснежным потолком. Особенно его удивляло, что здесь можно двигаться. От окованной железом двери до окна целых четыре шага. Окно хоть и было с решеткой, но в него виднелся клочок неба. Вначале Парабеллум не догадывался, что, проводя в камеры электричество, тюремное начальство думало не об удобствах заключенных, а о том, чтобы надзиратель в любое время суток мог наблюдать за каждым их движением, а на чистой стене мог сразу заметить всякую попытку устроить тайник или сделать надпись.
Другого одиночество в камере, возможно, и угнетало бы. Но Парабеллум хорошо помнил темный барак на каторге, нары с клопами, узкий вонючий соломенный матрац, на котором, прикованные цепью к грязной, закопченной стене, они спали по двое.
Здесь стены толще, но все-таки они не могут совершенно отрезать человека от внешнего мира: кое-какие звуки прорываются со двора, из коридора. Вот снаружи что-то звякнуло — наверное, поднимают ведро из колодца. Невинный звон колодезной цепи напомнил Парабеллуму темное прошлое каторжных лет.
…Сны каторжников полны кошмаров. В бараке слышен тяжелый храп, хрипение чахоточных, невнятное бормотание. Цепь каторжника не смеет греметь — вокруг барака унылым шагом ходит часовой, чутко вслушиваясь в ночную темень. Да и в самом бараке найдутся людишки, которые могут выдать, лишь бы за это с их срока скостили несколько лет. Однажды при первой попытке к побегу Парабеллума так предали. И кто? Не какой-нибудь вор или профессиональный мошенник, а свой же товарищ, которому он доверился. Каторгу предателю заменили высылкой на Сахалин, а Парабеллума заковали в кандалы, от которых необходимо было освободиться. Остерегаясь предательства, он обернул цепи тряпками, и все же при каждом движении напильника они издавали металлический стон — не слишком громкий, раз никто не просыпается, но самому Парабеллуму он кажется необыкновенно резким. Напильник изготовлен из куска железа и едва царапает твердую сталь. Уже светает. Хорошо, если он пропилил полмиллиметра. И снова изматывающий нервы муравьиный труд, снова вечная боязнь предательства. Проклятая цепь! Металлическая змея ни на миг не умолкает. Он ее ненавидит еще сильнее, чем барона Сиверса — изверга, загнавшего его на каторгу. Барон сумел ловко избавиться от мятежного кузнеца. Искры его кузницы грозили поджечь всю волость. Кто знает, не сам ли Сиверс отправил на тот свет трактирщика, в убийстве которого обвинили кузнеца…