Папа выдержал паузу, дожидаясь, пока я устроюсь в экипаже, а затем спросил возницу:
— Откуда вы знаете, куда нам нужно?
— Мне не привыкать возить туда студентов из Восточной Европы, которые ищут жилье.
По тому, как папа хмыкнул в ответ, забираясь на сиденье рядом со мной, я поняла: он не знает, как отнестись к словам возницы. Уж не насмешка ли это над нашим восточноевропейским происхождением? Нам рассказывали, что, хотя швейцарцы упорно сохраняют независимость и нейтралитет перед лицом неумолимо расширяющихся европейских империй, на выходцев с востока Австро-Венгерской империи здесь посматривают свысока. Однако в других отношениях швейцарцы — люди самых широких взглядов: у них, например, самые мягкие условия приема в университеты для женщин. Такое противоречие слегка смущало.
Возница щелкнул кнутом, давая команду лошадям, и экипаж с грохотом покатил по цюрихской улице. Сквозь забрызганное грязью окошко трудно было что-то разглядеть, но я все же увидела, как мимо промчался электрический трамвай.
— Ты видел, папа? — спросила я. Я читала о трамваях, но никогда не видела их воочию. Это зрелище взволновало меня: наглядное доказательство того, что этот город далеко ушел по пути прогресса, во всяком случае, в области транспорта. Оставалось надеяться, что его жители столь же прогрессивны и в отношении к студенткам, как утверждали доходившие до нас слухи.
— Не видел, но слышал. И почувствовал, — спокойно ответил папа, пожимая мою руку. Я знала, что он тоже взволнован, хотя и старается держаться невозмутимо. Особенно после замечания возницы.
Я снова повернулась к открытому окошку. Крутые зеленые горы обрамляли город, и, клянусь, я чувствовала в воздухе запах хвойных деревьев. Конечно, горы были слишком далеко, чтобы до нас мог долететь аромат их пышной растительности, но, как бы то ни было, воздух в Цюрихе был гораздо свежее, чем в Загребе, где вечно пахло конским навозом и горящими посевами. Возможно, этот запах приносил свежий ветерок с Цюрихского озера, омывающего южную часть города.
Вдали, у подножия гор, я увидела бледно-желтые здания в неоклассическом стиле на фоне церковных шпилей. Здания удивительно напоминали изображение Политехнического института, которое я видела на своих бумагах для поступления, только больше и внушительнее, чем мне представлялось. Политехнический институт был учебным заведением нового типа, где готовили преподавателей и профессоров математических и естественно-научных дисциплин, и это был один из немногих университетов в Европе, в котором женщины могли получить ученую степень. И, хотя я уже много лет только об этом и мечтала, представить, что через несколько месяцев я буду учиться здесь, было трудно.
Экипаж «Кларенс» с грохотом остановился. Открылось окошечко к вознице, и он объявил о прибытии к месту назначения: Платтенштрассе, 50. Папа передал через окошечко несколько франков, и дверца экипажа распахнулась.
Пока возница выгружал наш багаж, слуга из пансиона Энгельбрехтов поспешно вышел через парадную дверь и спустился с крыльца, чтобы взять у нас маленькие сумки, которые мы несли сами. Между двух красивых колонн, обрамлявшими парадную дверь четырехэтажного кирпичного дома, появилась благообразная, хорошо одетая пара.
— Герр Марич? — обратился к отцу грузный пожилой мужчина.
— Да, а вы, должно быть, герр Энгельбрехт, — ответил отец с коротким поклоном и протянул руку. Пока мужчины обменивались приветствиями, по ступенькам торопливо сбежала вниз бодрая фрау Энгельбрехт и провела меня в здание.
Без всяких формальностей Энгельбрехты пригласили нас с папой выпить чаю с пирожными: стол был накрыт к нашему прибытию. Когда мы шли за Энгельбрехтами в гостиную, я заметила, как папа окинул одобрительным взглядом хрустальную люстру, висевшую в парадной, и такие же бра. Я почти прочитала его мысли: «Достаточно респектабельное местечко для моей Мицы».
Мне самой пансион показался скучным и слишком чопорным по сравнению с тем, к чему я привыкла дома: не хватало запахов леса, пыли и острой домашней кухни. Хотя мы, сербы, и стремились приобщиться к германскому порядку, принятому у швейцарцев, теперь я ясно видела, что наши потуги далеко не дотягивают до швейцарского совершенства в искусстве уборки.
За чаем с пирожными и обменом любезностями, под натиском папиных расспросов, Энгельбрехты рассказали о своем пансионе: о строгом распорядке обедов, завтраков и ужинов, приема посетителей, стирки и уборки комнат. Папа, бывший военный, поинтересовался безопасностью постояльцев, и его напряженно сведенные плечи понемногу обмякали при каждом удовлетворительном ответе, при каждом оценивающем взгляде на стены, обитые ворсистой голубой тканью, на резные кресла, расставленные вокруг широкого мраморного камина. И все же папины плечи так и не расслабились до конца: он желал для меня университетского образования почти так же сильно, как я сама, однако теперь, когда расставание стало явью, оно давалось ему тяжелее, чем я могла себе представить.