— Ты знаешь, — повторил Егорка. — Мы с тобой оба знаем.
И Филька вдруг понял — его аж потом прошибло. Он истово закивал, пытаясь сладить с дрожащим подбородком. Это уж было не страшно, а стыдно, будто на вранье поймался или на пакости какой — даже щекам горячо.
— Живых лягушек для забавы в костер швырял, — сказал Егорка. — На живую полевку наступил да раздавил. С Левушкой трактирщиковым пса бездомного водкой облил да и поджег. Чужие жизни зазря отнимал — спасибо скажи лешим, что свою уберег.
— Я ж, чай, шутейно, — пробормотал Филька. — На что они, твари…
— Ты что ж… — начала Маланья из-за спины, но Егорка поднял руку предостерегающе — и она замолчала.
— Рассердился на тебя лес-то, — сказал Егор. — Крепко рассердился. Ты детей его обидел. Теперь только одно сделать можно: ты лес ублажи — никого живого, ни человека, ни зверя, даром обидеть не моги. Забудь забавляться с чужой болью-то. А в лес входи, как в храм божий — с уважением да истовостью, глядишь, Государь и простит тебя.
— Государь?.. — еле-еле у Фильки духу достало выговорить.
— Государь — всей жизни на свете хозяин. И твоей, Филька. Не забывай.
Егорка моргнул, и лицо у него стало простым, человечьим. С Филькиной души будто громадная тяжесть обрушилась. И жар прошел, и озноб отпустил, и вздохнулось легко. Все чудное и ужасное как-то забылось, остался только ясный спокойный разум, самого Фильку слегка удививший.
— Да рази я… — и рот у Фильки сам собой растянулся в улыбку. — Да нешто я не пойму?
— А раньше отчего не понимал?
Филька виновато ухмыльнулся и пожал плечами.
— Смотри, Филька, — сказал Егор, вставая и усмехаясь. — Не забудь. Обидишь лес — не по-намеднишнему отплатит.
Филька снова пожал плечами. Маланья все-таки подсунулась поближе.
— Никак, заговорил его?
— Да нет, тетя Маланья, поговорил только. Говорю ж тебе — не бесноватый он, не безумный, так это… Не вели ему на просеку ходить, а деревья в Федоровой артели рубить и вовсе не вели.
— Это чего же? — голос у Маланьи стал выше, а руки сами собой уперлись в бока. — Глызин-то в день по рублю платит! Рубль ведь! Этакие деньжищи-то! За зиму, чай, чуть не сто рублев скопить можно!
Егорка пожал плечами и пошел к двери.
— Нет, ты скажи! — крикнула Маланья вдогонку. — Ишь, шустрый какой!
— Я уж все сказал. Далее — сама решай.
И уже выходя в сени, Егорка услыхал Филькин голос:
— Ты, маменька, не серчай, а я ужо и сам не пойду.
Кажется, в ответ Маланья принялась браниться не на шутку, но это уже не имело никакого значения.
Федора в то утро предчувствия не мучили.
Снилось, правда, что-то тяжелое, сумбурное и противное, но сон забылся, распался на части, как только Федор открыл глаза. Потянулся, зевнул. Откинулся на подушку, жмурясь, попытался припомнить сон. Какие-то бородавчатые серые руки, тянущиеся из штабеля бревен. Стоило вспоминать эту чушь!
Хотя, матушка поискала бы толкование у Мартына Задеки, усмехнулся Федор и спрыгнул с кровати.
Кузьмич еще затемно поехал на прииск, оттого Федор пил чай с Игнатом. Бобылка Фетинья, дура дурой, имела, тем не менее, важное достоинство: она отлично пекла пироги и сдобные крендели с мелким сахаром. Вообще-то, цыплята тоже выходили неплохо, но цыплят Федор едал и получше, а крендели с пирогами просто не имели себе равных.
Крендель и брусничное варенье привели Федора в веселое расположение духа. В добром настроении он даже решил отложить на сегодня часть дел и навестить нынче землевладелицу Софью Штальбаум, милейшую хозяйку здешних мест, как пообещал, подписывая купчую. В усадьбе у него были дела совершенно особенные — думая об этом, Федор даже насвистывать начал. А недурная, в сущности, игра — эта Штальбаум Сонечка… груди грушами и ямочки на полненьких ручках… Ежели что, как говорит Кузьмич — Федор рассмеялся — так вот, ежели что, денежки, заплаченные за лес у Хоры, вернутся с прибылью, куда раньше, чем было намечено, да и прибыль будет куда большей…
— Игнат, седлай коней! — крикнул Федор, и добавил тише, потому что Игнат вошел в горницу. — На вырубку нынче слетаем пораньше и задерживаться не станем. Дельце есть.
— К Соньке поедешь? — осведомился Игнат непочтительно.
— К Софье Ильиничне, рыло немытое! — ухмыльнулся Федор. — Баронесса все-таки. И потом — хозяйских невест с уважением величать надобно.
Игнат присвистнул.
— Баронесса. Да уж, баронесса. Всем баронессам баронесса. Только капитала-то у нее — пшик-с!
— Пшик-с. Но земля. Земля-то здесь — золотое дно. Немец-перец знал, что делал, — хохотнул Федор, и Игнат к нему присоединился. — Укрепиться нам тут надо, — продолжал Федор уже серьезнее. — Корни пустить. А Сонька — самый случай… Ну и…