— Ну и само в руки плывет, грех отказаться, об этом толкуешь?
— Об этом. Ну ладно. Седлай. — Бросил быстрый взгляд на окно — сквозь запотевшие стекла холодное туманное утро просто улыбалось ласково. — Пойду пройдусь пока. Подышу.
Игнат кивнул и ушел. Федор накинул на плечи полушубок, как гусарский доломан. В сенях было сумрачно и пахло, почему-то, грибами, а из-за двери потянуло свежим холодом и осенней сыростью, тонким лесным ароматом. Вышел во двор — и тут же захотелось со двора на улицу.
По пустынному тракту в сторону Хоры, не торопясь, брела Оленка. Ее голубая косынка просто-таки незабудкой цвела.
Федор распахнул калитку и шагнул Оленке навстречу в тот самый момент, когда она проходила мимо. Оленка рассмеялась и шарахнулась назад в комическом испуге.
— Ахти мне! Ты что ж это, как волк, посередь улицы на людей кидаешься!?
— А пташку ловлю, — Федор ухмыльнулся и оперся вытянутой рукой о забор, преградив Оленке дорогу.
— Ну, ловец! Дай пройти-то, не замай! Больно смелый стал…
— Нельзя нам трусить, — Федор пристально взглянул Оленке в лицо — и она опустила глаза. — Струсим — глядишь, пташка опять упорхнет. Нехорошо.
Оленка фыркнула, шлепнула его по руке.
— Ну пусти! Как бы пташка ясные глазки твои не выклевала!
— Ишь ты… Сокол-ястреб… Или сова, а Оленка?
Оленка вспыхнула, ударила сильнее.
— Сам ты сова! Филин! Глаза-то по ложке, а не видят ни крошки! А ну пусти!
Тут-то Федор и сделал то, чего уж минуты три хотел до смерти — поймал ее руку, тонкую и сильную, с огрубевшими от крестьянской работы, но длинными и изящными пальцами. Кожа на запястье казалась атласно-нежной. На среднем пальце Федор заметил дешевенькое серебряное колечко с бирюзой. Оленка рванулась не так резко, как можно было ожидать. Федор накрыл ее ладонь своей, сказал тихонько, перебирая ее пальцы:
— Жар-птица… Райская пташечка… разве тебе, душенька, такие кольца носить надо? Тебе сапфиры бы пошли, в золоте — яркие камушки, холодные… как твои глазки…
— Ага, золото, ага, — отозвалась Оленка с нервным смешком, но не отняла руки.
— Бриллианты… — Федор потянул ее за руку к себе — и она сделала шаг. — Хочешь — золотом осыплю тебя? Глаза будешь слепить… как солнышко…
Щеки Оленки вдруг вспыхнули ярким румянцем.
— Сказал нищий богачу: «Я тебя озолочу!» — бросила она и выдернулась из Федоровых рук.
Развернулась и быстро пошла прочь. Холодное солнце в розовом тумане позолотило ее косу, спустившуюся из-под косынки по спине — блестящие пряди ржаного цвета.
Федор смотрел ей вслед — и его нежная улыбка становилась хищной… и горько-сладко было.
Горько-сладко…
Настоящая красавица. И такая смелая, такая… живая… Не то, что городские женщины — недопеченное сырое тесто, сонные глаза, вялые руки… Жар Оленкиной крови зажег и Федора, разбудив крепчайшую смесь чувств — желания, охотничьего азарта, веселой злости, ощущения собственной силы…
Настоящая добыча. Его добыча.
Егорка увидел костер между лиственничными стволами еще издалека.
Попытался, подходя ближе, распалить сердце, рассердить себя — но не вышло. Так радостно было видеть их костер, их самих, так покойно…
«Не буду любезничать с ними», — пообещал себе Егорка, но выйдя на поляну, был уже вовсе не уверен, что это обещание сдержит.
Пламя, золотое, зеленое, голубое, полыхало посреди поляны, не касаясь земли, не трогая хвои и опавших шишек, не трогая мха, разливая вокруг мягкое живое тепло. Четверо бесстыдников, охламоны, нарушившие Государеву волю, развалясь, сидели на мху вокруг костра — и встали Егору навстречу.
— Здорово, Егор, — Андрюха, чудесно улыбаясь, протянул руку. — Вот не ждали мы тебя, обрадовал…
Егорка руки пожал и Андрюхе, и Николке, и даже Митьке, который подсунулся тоже, присел рядом с ними к огню, но вид на себя попытался напустить хмурый и суровый.
— Нечего тут, — сказал сердито. — Чуть все не испортили мне.
— Да ты не серчай, Егорушка, — Марфа так и лучилась ласковостью, так и мурлыкала, как кошечка. — Мы ж ничего дурного и не желали, так только, самую малость позабавились…
— Негоже людей против леса настраивать. И так они на нас — как враги…
— Да брось, друг ситный, — ухмыльнулся Николка. — Они нам так и так враги, а пуганые хоть стеречься начнут.
— Ага. Вот кто тут воду мутит. Ты в этой разбойничьей шайке главный атаман, да, страж?