Кузьмич тяжело перевел дух. Лес покрыла стремительная, невесть откуда взявшаяся темень — и вдруг волчий вой, тяжкий, как стон, осмысленный, как человечий плач, вспорол наступившую могильную тишь. Лошади заметались, стали рваться; Антипка еле удерживал поводья — а тоскующий голос волка поднялся над лесом, зашелся в неописуемой скорби и вдруг переплелся с другим голосом, с третьим…
Мрачная волчья песня разрасталась и ширилась разливающейся водой — и Кузьмичу показалось, что в наползшем тумане, в пасмурной хмари, вдруг ставшей почти беспросветной, загорелись зеленые злые огни, парами, из-за ближайших кустов, за черными стволами, совсем рядом. Липкий холодный ужас сжал сердце, и оставалось только бежать.
Кузьмич с трудом взобрался на фыркающего, дрожащего гнедого и ударил его в бока с безжалостной силой. Гнедой сорвался с места в нервный неровный мах. Кажется, Антипка кричал что-то сзади — но это было неважно, совсем неважно. Конь нес Кузьмича через разгневанный лес, прочь от страшной волчьей песни и пролитой крови — только это имело значение, все остальное померкло и стерлось.
Как добрались до Прогонной, Кузьмич не знал.
Еще не поздний вечер обернулся хлеставшим наотмашь дождем, шквальным ветром, воющим в чаще, и глухой тьмой. В домах горел свет — но никого, даже отъявленных гуляк, не тянуло в тот вечер на улицу.
Заводя гнедого на двор, Кузьмич с ужасом услыхал, как скулит и воет соседская собачонка…
В это или примерно в это время Федор сидел у камина в глубоком вольтеровском кресле, пил чай с ромом и смотрел в огонь. У него на душе царила тихая благодать, а оттого он и лицом, и позой, и выражением глаз очень напоминал сытого сибирского кота, угревшегося у печки.
Софья Ильинична сидела поодаль, на краешке стула и смотрела на Федора. Отблески огня оживляли ее лицо, пухлое, бледное и помятое, горели в глазах, придавая им несколько лихорадочный блеск. На Софье Ильиничне был беленький пеньюарчик в маленьких игривых букетиках; который раньше очень нравился ей, а теперь казался пошлым и нелепым — и она стыдилась его и жалела, что его надела.
Софье Ильиничне мучительно хотелось заговорить, но она боялась сказать что-нибудь, что окончательно опошлит все и испортит, поэтому она кусала губы и ее взгляд делался все более заискивающим и просительным. Федор молчал, его молчание пугало Софью Ильиничну. Ей то казалось, что Федор смертельно скучает и вот-вот уйдет, то — что в ответ на любую робкую попытку заговорить он бросит что-нибудь грубое, и это будет совершенно ею заслужено.
В конце концов, Софья Ильинична поняла, что длить эту пытку дальше не может.
— Должно быть, — пролепетала она еле слышно, — теперь вы будете меня презирать, Федор Карпыч…
Федор усмехнулся.
— Ну что ты, Соня, — сказал он с насмешливой нежностью. — К чему этот вздор? Я очень ценю твою… доброту… Я хотел сказать, что ты очень добра ко мне.
Софья Ильинична почувствовала, что в комнате очень холодно, несмотря на пылающий камин, и поежилась, жалея, что нельзя укутаться в шаль.
— Я вижу, — сказала она, стараясь держать слезы за веками. — Я понимаю, что я — дурная, непорядочная женщина, что…
— Глупости говоришь, — перебил ее Федор. — Не понимаю, Соня, отчего тебе охота болтать такие пустяки?
— Но у тебя такой вид…
— Тебе кажется, дорогая. На самом деле, уверяю тебя, вид у меня обычный, все прекрасно и к тебе я отношусь весьма… хорошо. Разве я дал тебе повод?
— Федор Карпыч…
— Видишь ли, Соня, — продолжал Федор с задушевной вкрадчивостью ластящегося кота, чьи когти убраны до поры, до времени, — я действительно не понимаю. Я должен тебе признаться… ну, словом, я уже давно думал о тебе. Я хотел предложить тебе стать моей женой… и ты сильно облегчила мне задачу. Видишь ли… я несколько застенчив, когда речь заходит…
Софья Ильинична смотрела на него во все глаза.
— Вы, вероятно, шутите, Федор Карпыч, — еле выговорила она, когда он сделал паузу. — Мужчины не женятся… на… на таких женщинах…
— На таких хорошеньких? — спросил Федор фатовским тоном.
— На своих… любовницах…
Федор рассмеялся. Игра становилась все забавнее.
— Соня, Соня, какие пустяки, какие предрассудки, — сказал он, смеясь, потянулся и убрал со лба Софьи Ильиничны выбившийся влажный завиток бесцветных волос. — Ты уже была замужем, моя дорогая, у меня… скажем так, было кое-какое прошлое… но разве два человека, молодых, которые любят друг друга, не смогут оставить в прошлом всю эту чепуху и начать новую жизнь? А?