В избе с холода показалось очень тепло и душно, горела лучина. Дети спали. Татьяна возилась у печки, подняла голову. Ее полуиспуг Лаврентия рассмешил. Он сбросил тулуп в угол, поймал Татьяну за бока, поднял, закружил, хохоча. Двойняшки проснулись, высунули из-за занавески мордашки, захихикали. Татьяна напустила на себя сердитый вид, потом рассмеялась, принялась отбиваться:
— Отстань, Нилыч, ну тебя совсем! Удушишь, озорник, пусти!
Что-то с грохотом упало, двойняшки завизжали от восторга, из чулана закричали: «Долго ль надо мной ругаться будете, окаянные?!», Лаврентий посадил Татьяну на полати.
— Что, Таненка, золотые у нас детки?
— Разбудил, негодник!
— Чай, снова заснут…
Мать выскочила из чулана, кутаясь в платок. По ее лицу было видно, что она только что проснулась и в ярости из-за того, что ее разбудили.
— Залил бельма-то, окаянный! — выкрикнула она визгливо. — Нет на тебя погибели, буян беспутный, нечистый дух!
Веселость слетела с Лаврентия мгновенно. Его руки сами собой сжались в кулаки, но он еще помнил себя. Он стоял и молчал. Двойняшки заревели. Мать закричала, тряся руками:
— Явился! Чай, вдоволь нахлестался, ирод! А ну замолчите, анафема, чтоб вас разорвало! Угомони орунов, корова, чего вылупилась!
Как Лаврентий опустил на стол кулак, он уже не помнил, поэтому длинные трещины на столешнице его удивили. Татьяна ахнула.
— Это что ж ты делаешь, дубина безмозглая! — взвизгнула мать, подскочив к нему. — Что ж ты…
Лаврентий толкнул ее в плечо. Она полетела назад себя, ударилась спиной об печь, завопила пронзительно:
— Ратуйте, убивают! На родную мать руку поднял, ирод поганый! Люди!
Этого Лаврентий уже почти не слышал. Бешеная злоба пережала горло так, что и вздохнуть было невозможно. Изо всех сил сдерживая дикое желание схватить мать поперек живота и трясти, пока она не замолчит, а потом позатыкать рты двойняшкам, он поспешно напялил полушубок, сдернул со стены ружье, прихватил сумку с охотничьим припасом и хлопнул дверью так, что чуть не сорвал ее с петель.
За ним во двор выскочила Татьяна, сунула шапку, попыталась сунуть в сумку хлеба, заглядывала в лицо снизу вверх, всхлипывала, бормотала:
— Да куда ж ты, Нилыч, на ночь-то глядя… Потьма и ненастье этакие…Воротись…
— Иди в избу, измокнешь, — отрезал Лаврентий и вышел за ворота.
То, что ночь предстоит провести в лесу, его не смущало. Лаврентий не боялся ни зверей, ни леших, и видел в темноте не хуже совы. Ледяной ветер и тяжелый дождь быстро прогнали хмель и вернули в голову трезвую ясность. Злость мало-помалу прошла. Ненастная ночь, темный лес, вой ветра и шум дождя показались Лаврентию уютнее, чем теплая душная изба. Разбушевавшийся мрак был тем, с кем можно помериться силами — и Лаврентий смахнул воду с лица, с наслаждением вдохнул холодный ветер, пахнущий хвоей, мохом и мокрой землей, и пошел вперед, намеренный бродить, по крайней мере, до утра…
Глава 7
Егорку разбудил Симка. Хорошо разбудил — хихикал над кошкой, стучал печной вьюшкой, убежал к корове — у Егора даже на душе полегчало. Холодная затхлая изба была одухотворена живым Симкиным присутствием, если не открывать глаз, можно представить себе, что ты и не в деревне вовсе…
Егорка вздохнул и встал. В избе было полутемно — за тусклым стеклом оконца неподвижно стояла серая полумгла. Ночной ливень перестал. На печи тяжело спала Матрена. Кошка Муська с наслаждением лакала из черепка парное молоко.
Егорка накинул тулуп и вышел из избы. Во дворе Симка поставил на землю ведро с водой и с небольшого разбега прыгнул Егорке на шею. Эта непосредственная радость Егорку слегка утешила, он даже нашел в себе силы улыбнуться.
«Ты чего такой хмурый? — спросил Симка удивленным взглядом. — Нешто не хорошо?»
— Все пройдет, Симка, — сказал Егорка. — Тебе-то уж и вовсе ни к чему огорчаться. Ты ставь самовар, а я пройдусь, надо мне. Скоро вернусь.
Симкина сияющая улыбка погасла.
«Случилось что-то, — сказали его погрустневшие глаза. — Ночью, да? Беда?»
— В лесу… Симка, ты уж не расспрашивай меня покамест, ладно? Ну, ступай.
Симка взглянул с укоризной: «Чай, мне-то уж мог бы сказать…» — чуть пожал плечами, поднял ведро и потащил его к крыльцу. Егорка с минуту смотрел, как он поднимается по ступенькам, потом медленно пошел со двора.
Холодное пасмурное утро пахло дымом и мокрой землей, но кроме этих запахов уже чувствовался еще один — острый злой душок близкого смертного холода. Мир ждал зимы — и зима уже подобралась совсем близко, будто за поворотом стояла. Северный ветер нес вместе с холодом мысли о снегопадах.