Поцелуй был, как глоток жидкого огня. Федор прижал Оленку к себе, поцеловал снова — но тут она рванулась из его рук с силой, которой он не ожидал.
— Что ты? — спросил Федор ошарашенно.
— Поиграл — и будет тебе, — сказала Оленка, тяжело дыша. — И так ужо…
— Ах ты… вьюн! Вьешься, значит, а в руки не даешься?
— Не замай. Спасибочко, что подвез. Вот тебе подарочек, сокол ясный — не кренделек, не пряничек — утешеньице.
— Вот же…
— Предовольно с тебя. Я теперь домой пойду, и ты ступай. Ночь на дворе.
Федор промычал что-то утвердительное — и резко рванулся вперед. Оленка увернулась и помчалась по тропе, как лесной зверек — стремительно, почти бесшумно. Федор, тяжело переводя дух, ринулся за ней, но корни и коряги, как нарочно, лезли под самые ноги — споткнулся и упустил момент. Только у плетня, за которым тявкали собаки, он догнал летучий лунный призрак, поймал и дернул — в его руках оказался полушалок.
— Хва-ат! — рассмеялась Оленка, хлопнув калиткой. — Иди себе, соколик, а то как бы лошадку твою волки не съели! Иди-иди…
Федор в сердцах швырнул полушалок через плетень. Хлопнула дверь, послышался ворчливый бабий голос:
— У, полуночница, нагулялась? Бить тебя некому, непутная…
В ответ раздался теплый Оленкин смешок, дверь снова хлопнула и все стихло.
Федор стоял, глядя на красноватое свечение слепого оконца. Ярость, вожделение и азарт выплескивались из души через край — будь у Федора хвост, он бы хлестал себя хвостом по бокам. Змея, змея! Как деревенская девка, хамка, подлячка, дуреха, смеет так с ним поступать? Кто научил ее этим змеиным извивам и сделал ее укусы такими ядовитыми, будь она неладна!?
В зарослях фыркнул и заржал вороной. Волки, ах, дьявол — из жара Федора бросило в холод, он побежал назад, к лошади, быстрее, чем бежал за Оленкой. Выскочил на тропу — и оцепенел.
Рядом с вороным, трепля его по холке, голубая в лунном сиянии, стояла Оленка. Ее бледное от луны лицо с огромными мерцающими очами и влажным блеском приоткрытых губ показалось Федору нестерпимо прекрасным. Непокрытые волосы отливали голубоватым металлом.
Федор пошел к ней в густом воздухе, как в холодной медленной воде. Сердце выламывало ребра. Все мысли исчезли, кроме одной — ее солоноватые горячие губы…
И уже в двух шагах от желанной, от ее осиянной луной невесомой фигурки, что-то изнутри бухнуло колокольным звоном, заставив замереть на месте.
Как она могла сюда попасть?
Я видел, как она входила в избу. Видел.
Что за…
Чертовщина?
— Оленка, — спросил Федор хрипло, почему-то потянув за ремень ружье. — Ты как здесь очутилась?
И в этот самый миг фигурка дрогнула и заколебалась, как отражение в воде — а Федор вдруг сообразил, что эта девка, невероятно красивая девка, закутанная в шаль, простоволосая, с огромными дикими глазами на голубовато-белом застывшем лице — совершенно не та, о которой он…
— Ну, — голос чары, как золотой колокольчик, отозвался в мозгу. — Ты подойди, сокол ясный, подойди, чего ждешь-то?
Федор сдернул ружье с плеча.
— Отойди от жеребца, — проговорил он в холодном бешенстве. — Слышишь, ведьма?! — и взвел курок.
Непонятно откуда взявшаяся туча надвинулась на лунный диск так, будто кто задул свечу.
— Будь ты проклят, — сказал из темноты ужасный ледяной голос, а вслед за голосом захлопали большие мягкие крылья. Фыркнул конь, и пала мертвая тишь.
Федор сделал шаг наугад, протянув руку вперед — и рука нашла мягкую лошадиную морду. Он вскочил в седло, не выпуская ружья из рук. Ненавистный лес затаился вокруг, как настороженный враг. Федор толкнул жеребца коленом.
— Давай домой, если волку на обед не хочешь! Ну!
Конь дернулся вперед, через миг был на тропинке, пошел мелкой нервною рысью — а Федор все вглядывался в глухую лесную темень, и злоба душила страх.
А если бы я подошел? Что бы эта ведьма сделала? Защекотала бы меня? Удушила? Кто она такая? Бесовка? Кикимора? Какая-то деревенская тварь, которая зачем-то следит за мной? Кто?
Увидав вдалеке огни Прогонной, Федор испытал облегчение, усилившее злобу. Поганая деревня. Поганая тайга. Чертова земля, где каждая сопливая тварь считает себя вправе…
Федор вошел в трактир, когда там еще вовсю гуляли пьяные мужики. Уже никто ничего не обсуждал — ревели песни, ругались, плакали, дрались… Игнат, сидевший у стойки рядом с Устином Силычем, поднялся Федору навстречу.