— Возьми, коли без этого не можешь, — сказал грустно, обнимая Симку за плечи. — Только не впору тебе, а Симке блажь твоя и вовсе на беду да на слезы. Себя не жалеешь — его пожалела бы…
Матрена пятак схватила, только что за щеку не сунула, и сразу принялась укутываться. А заворачиваясь в платок и всовывая ноги в валенки, фыркнула:
— Ты меня не жалоби! Кто ты есть, чтоб меня попрекать? Муж, что ль, мне аль свекор? Живешь — и живи себе! Я к тебе не вяжусь и ты ко мне не лезь! Без тебя тошнёхонько!
Да хлопнула дверью — чуть кошку не ушибла. Егор встретился с Симкой глазами, вздохнул, кивнул согласно.
— Да понимаю я — не она это, водка говорит. Только от того ни тебе, ни мамке твоей не легче… Ну да что теперь! Молочка-то похлебаем?
Симка вздохнул посвободнее, притащил горшок с молоком — на редкость доилась Зорька, едва ль не сливками, будто не простым сеном ее кормили, а белыми пирогами. Когда пили молоко, Симке показалось, что Егор собирается уходить — а оставаться одному в избе смерть не хотелось. Вот и пришлось ластиться, упрашивать, скрипку подсунуть, чтоб песенку сыграл — и Егорка остался Симке на радость. Играл песни, одна другой чуднее, потом положил скрипку на колени и начал рассказывать про лешаков-хранителей, что лесным жителям заместо хозяев…
Не договорил.
С полуслова вдруг посуровел лицом, насторожился, будто услыхал недоброе — а потом поднялся да стал одеваться.
«А сказка-то, Егорушка? — Симка только в лицо ему заглянул снизу вверх. — Дальше-то что ж?»
— Ты уж прости, дружок сердечный, — сказал Егор и надел тулуп. — Я-то думал, что мне только и надобно, что к Лаврентию заглянуть, про ножик с ним поговорить, что он давеча в лесу нашел. Ан, вышло, что в лес надо тоже. А то… как-то неспокойно мне.
И Симка отступился и кивнул, хоть и не желал один сидеть. Он тоже что-то такое чуял… только умно объяснить не мог. А как Егорка ушел, так вдруг в избе тревожно да грустно стало — хоть вон беги. И Симка перечить чутью не посмел. Хоть тулуп у него и был ветром подбит, и совсем уж не тянуло из домашнего тепла на холод, Симка только вздохнул и вынырнул из сеней в пасмур и снежную крупу, как в ледяную воду…
А в лесу было до того неуютно, что даже самые бесчувственные из деревенских мужиков и то пожимались то ли от холода, то ли от скрытого какого-то недобра, будто кто в спину смотрел. Белый снег летел между черных стволов; просеку уже укрыло хрусткой крупой, жесткие снежные жгуты хлестали по лицам, а ветер гулял по лесу, как хотел, нес снег, глушил святые слова, норовил сорвать с отца Василияоблачение — будто был заодно с нечистыми и вознамерился молебну помешать.
А слушать было не намного легче, чем служить. Мужики с тяжелыми с похмелья головами, с лицами, опухшими от водки и красными от мороза, переминались с ноги на ногу, и на уме у них были отнюдь не такие благочестивые мысли, как должно бы. Только Федору с Игнатом все казалось нипочем: Федор вроде как бы даже слегка улыбался, светлой такой безгрешной улыбкой, вроде как причастившись благодати, а Игнат крестился истово и вид имел строгий — будто эти двое и не гуляли вчера.
Только Иван Кузьмич, который и вправду не гулял, выглядел далеко не так завидно. Хоть отец Василий и пробеседовал с ним напролет весь вчерашний вечер, но страх, что притаился где-то в уголке его души, так и не исчез совсем, а вместе со страхом уцелела и злость, желание отомстить поганому лесу во что бы то ни стало. И нынешний день, уже не осенний, а зимний, этот холод, снег и ветер паче чаяния злость не остудили, а только подогрели.
«Будь он проклят, этот лес, — думал Кузьмич, будто лес был его личным врагом. — Весь бы его извести, а на его месте город построить. Светлый. С фонарями. При божьих храмах. Чтобы поганой нечисти и следа не осталось. На что этот дурацкий лес нужен, кроме как на дрова?! — но сквозь весь этот рассудительный монолог на диво отчетливо проступала мысль, весьма малодушная: — Вот бы уехать отсюда…»
Когда только молебен кончился, лесорубы направились к вырубке, где горели костры и был сложен инструмент, и Федор вместе с Игнатом и управляющим ушли туда же. Кузьмич же, сказавшись нездоровым, вместе с отцом Василием и дьячком побрели к дороге, где дожидалась под присмотром кучера его отличная вороная пара, запряженная в щегольскую коляску.