— Привет, страж, — сказал, отодвигая ветку. — Отвел душу?
Николка ухмыльнулся, отпустил соболя в снег, протянул руку.
— Привет, Егорка. Слыхал, как ладно вышло — чай, и у охотника не получилось бы лучше. Сердце у него, у гада, от обжорства да от водки вовсе оказалось гнилое — и моей стрелы хватило. Погодь, Егорушка, я еще у второго найду больное место… Жаль только, что купчина, пес, здоров, как лось — стрелы мои слабоваты для него, так, оцарапаю только…
— Что, убивец, жизнь оборвал да радуешься?
— А нешто мне рыдать об нем? Сам ведаешь…
Егорка вздохнул, погладил замерзший шершавый ствол.
— Да ведаю, ведаю. Что уж…
Николка ухмыльнулся еще шире.
— Браниться, что ли, пришел?
— Да нет, полно. Мне Марфуша все пересказала. Тихон отцу другом был. Если уж об ком рыдать…
— Пошли за ворота, погреешься — вон, гляжу, окоченел весь, — Николка потащил с запястья лестовку из рябиновых ягод. — Я дорогу-то закрыл, так открою тебе.
— Нет, не пойду. Я ж по делу. Волки — как?
— Да брось, как волки — хорошо волки. Новый вожак стаю от Бродов на Мокреть увел, там дневать залегли — нового пастуха ждут. Чай, полнолуние… Смелый мужик.
— Видал ты его?
— Да. По душе мне. Зверь, слышь, внутри силен да не злобен. Редко такое попадается.
Егор кивнул.
— Славно, что и ты так видишь. Я просить пришел — ты уж встреть его, проводи, пригляди чуток… все ж впервой ему шкуру-то менять. Он мужик, точно, смелый, но, будто, простоватый, так что…
— Да об чем и толковать! Гляну.
— Славно. Пойду я.
Николка поправил за плечами колчан, окинул Егора взглядом — оценил его заминку, оценил усталый вид, осунувшееся лицо, тени под глазами. Отстегнул флягу.
— Негоже без продыху в деревне этой ошиваться. Эвон, люди-то, не хуже мертвяков бродячих кровь из тебя пьют. Если уж идти к костру не хочешь, хоть квасу Марфушкиного хлебни.
Егорка взял флягу, благодарно улыбнулся. Отвернул крышку — запахло ушедшим летом, морошкой, земляникой, свежим хлебом и семью тайными травами. Лучше Марфы никто из окрестных лешачек кваса не настаивал — на вкус он был как июльское утро.
— Летний? — спросил Егорка, с некоторым сожалением возвращая фляжку.
— Третьегодничный. Зимний-то новый она еще и не ставила, а настоянный не открывала. Да, я чай, летний-то зимой куда как лучше. Душу согревает.
— Спасибо тебе, — сказал Егорка прочувствованно. — Утешил ты меня. Половину забот с души смыл.
— А по тебе видать, что не более четверти…
— Ладно уж хаять-то меня! Никак уж я совсем немощный?
Николка рассмеялся. Сорока весело чокнула на ветке, склонив голову с блестящим лукавым глазком. Егор улыбнулся, кивнул на прощанье.
— Передай Марфуше, что я, мол, благодарил да сильно жалел, что прийти не могу. У дивьего люда нынче вроде как отдых, а у меня в деревне — самая маята. Да и ждет меня Симка… лешаков сын. И так отпустить не хотел.
Николка понимающе мотнул головой. Егор, по-прежнему не торопясь, пошел прочь. И чем дальше оставался лесной рубеж, чем ближе становилась Прогонная, тем тяжелее делалось идти. Лес звал, манил к себе, невозможно хотелось все бросить и бежать туда, назад, за рябиновые врата, к лешакам, не знающим человечьих дрязг, в чистый мир, полный гармонии…
Но незримых нитей, привязавших Егоркину душу к деревне, становилось все больше и больше. Симка, Лаврентий — а теперь еще и Анфиса… Не бросишь же их… на произвол Большой Охоты…
Он вернулся в деревню как раз вовремя. Тут, по крайней мере, двоим беззащитным существам требовалась немедленная подмога. И это было так заметно, что помогать принялись другие, не имеющие отношения к дивьему люду — так, по необычной для Прогонной доброте душевной.
Когда Егорка появился в конце длинного порядка, драма уже разгорелась не на шутку.
Симка стоял, прижавшись спиной к забору, бледный, по лицу размазана кровь, на скуле — синяк, но лицо выражает отчаянную решимость. В озябших до синевы руках — большой встрепанный комок глянцево-черных перьев. Ворона, что ли?
Напротив Симки, в тех позах, какие принимают перед сражением кулачные бойцы, друг против друга — два парнишки его лет, окруженные полудюжиной зрителей, деревенских ребят всякого возраста и вида.
— Ты, Наумка, чего выкатился? — сердито говорил плотный и белокурый, с розовыми щеками, подросток в шубейке со сборками и новых валенках. — Мы ж уговорились — стоять за друга, а ты…
— А ты Симку не трог, — черноглазый, пегий и с веснушками, парнишка в великоватом тулупчике напомнил Егорке Лешку-старообрядца. — За Симку — враг мой будешь. Он святой, мне баушка сказывала!