Мэри встала, подошла к окну и слегка отодвинула штору. Во двор въезжало пять повозок. Три из них были крытыми, а две открытыми крестьянскими телегами; еще один крытый фургон стоял у самого крыльца. От лошадей валил пар.
Вокруг повозок сгрудились многие из пировавших вечером в баре. Сапожник из Лонстона прямо под окном Мэри разговаривал с перекупщиком лошадей.
Протрезвевший моряк из Падстоу поглаживал лошадиную морду. Мучивший несчастного идиота разносчик, забравшись на телегу, стаскивал с нее что-то.
Были и незнакомцы, которых Мэри до сих пор не видела. Яркий свет луны хорошо освещал лица, и это их явно тревожило. Один, показав наверх, покачал головой, другой, по всей видимости распоряжавшийся здесь, махнул рукой, приказывая поторапливаться. Трое сразу же направились к крыльцу и вошли в трактир. Между тем люди продолжали снимать тюки и с шумом волокли их по коридору, явно к той самой комнате с заколоченными досками окнами и закрытой на засов дверью.
Мэри начинала кое-что понимать. На повозках привозили какой-то товар, разгружали и складывали в той комнате. Судя по взмыленным лошадям, возчики прибыли издалека, возможно, с побережья, и как только повозки будут разгружены, они уедут, растворившись в ночи так же быстро и тихо, как появились. Работали споро, не теряя времени. С одной из повозок поклажу в трактир заносить не стали, а переложили на открытую телегу, подъехавшую к колодцу. Тюки различались по размеру: большие, маленькие, некоторые – длинные, завернутые в солому или бумагу. Как только телегу нагрузили, незнакомый Мэри возчик взобрался на нее и уехал.
Оставшиеся повозки быстро разгружали одну за другой. Тюки либо перекладывали на телеги, которые сразу уезжали, либо заносили в дом. Все это совершалось молча. Те самые люди, которые пили и горланили песни в баре, теперь, поглощенные делом, были вполне трезвы и спокойны. Даже лошади, казалось, понимали, что надо вести себя смирно, и стояли, не шевелясь и не издавая ни звука.
На крыльце появились Джосс Мерлин и разносчик. Несмотря на холод, оба стояли без курток, в одних рубахах с закатанными до локтей рукавами.
– Ну что, все? – тихо спросил трактирщик.
Возчик последней повозки, утвердительно кивнув, поднял вверх руку. Люди стали забираться на телеги. Те, кто пришел в трактир пешком, сели вместе с остальными, чтобы скорее добраться до дому. Никто не уезжал с пустыми руками: одни забирали ящики, другие – свертки. Сапожник из Лонстона не только нагрузил своего пони туго набитыми вьюками, но и спрятал что-то под одеждой и выглядел теперь в два раза толще.
И вот крытые повозки и телеги, негромко поскрипывая, одна за другой, словно похоронная процессия, отъехали от "Ямайки". Оказавшись на дороге, одни поворачивали на север, другие на юг. Вскоре все они скрылись из виду, и во дворе остались трое – неизвестный Мэри человек, разносчик и сам хозяин трактира.
Потом и они вошли в дом; двор опустел. Мэри услышала, как они прошли по коридору к бару, шаги их затихли, хлопнула дверь.
Все замерло, слышалось лишь хриплое сипение часов в холле; внезапно этот звук усилился, и, пробив трижды, часы вновь захрипели, как хрипит больной в предсмертной агонии, давясь и судорожно хватая ртом воздух.
Мэри отошла от окна и села на кровать. От ветра, дувшего в спину, ей стало холодно, и она потянулась за шалью.
Девушка даже не пыталась снова заснуть. Она была слишком возбуждена, нервы напряжены до предела. И хотя ее неприязнь к дяде и страх перед ним нисколько не уменьшились, любопытство взяло верх. Она начала понимать, какими делами он занимался. Этой ночью она стала невольным свидетелем перевозки крупной партии контрабанды. Без всякого сомнения, "Ямайка" была идеально расположена для таких целей. И купил ее дядя единственно по этой причине. Все разговоры о желании вернуться в места, где прошло его детство, велись, конечно, только для отвода глаз. Трактир стоял у дороги, проходившей с севера на юг. Ясно, что любому, склонному к тому человеку, нетрудно собрать шайку для перевозки товаров с побережья до реки Теймар, используя трактир в качестве перевалочного пункта и склада товаров.
Чтобы дело процветало, нужны шпионы; для этого здесь и были моряк из Падстоу, сапожник из Лонстона, цыгане, бродяги, гнусный маленький разносчик.
И все же при том, что Джосс Мерлин – личность не совсем обычная, наделенная огромной энергией и недюжинной силой, наводящей страх на компаньонов, достанет ли ему хитроумия и ловкости, чтобы возглавлять такое дело? Неужели он сам заранее составил план перевозки товара и всю неделю занимался подготовкой сегодняшней операции?
Наверное, так оно и было. Другого ответа Мэри не находила. И хотя ее отвращение к трактирщику усилилось, она вынуждена была признать за ним способность верховодить людьми.
Главарь шайки обязан за всем присматривать, подбирать надежных исполнителей – пусть с грубыми манерами и дикой внешностью. Иначе не удалось бы так долго обходить закон. Мировой судья, которому наверняка кое-что известно о контрабанде, бесспорно, давно держал под подозрением постоялый двор, если только сам не был участником банды.
Мэри сидела нахмурившись, подперев рукой щеку. Если бы не тетя Пейшнс, она тотчас покинула бы трактир, добралась до ближайшего города и донесла бы на Джосса Мерлина. Он тут же очутился бы в тюрьме, и все остальные негодяи вместе с ним. С беззаконием было бы покончено. Но она не могла не думать о тете Пейшнс, чья собачья преданность мужу крайне осложняла дело и мешала Мэри действовать.
Мэри еще раз пыталась разобраться в том, что она увидела. Трактир "Ямайка" стал гнездом воров и браконьеров, которые во главе с дядей занимались весьма прибыльной контрабандой между морским побережьем и Девоном. Это ясно. Но не крылось ли за этим нечто большее, о чем ей было пока неведомо? Она вспомнила ужас в глазах тети Пейшнс и слова, тихо произнесенные ею в тот первый день, когда ранние сумерки уже сгустились на кухне: "В "Ямайке'' творятся такие дела, о которых я и обмолвиться не смею.
Скверные дела – страшный грех. Себе самой страшно в этом признаться, не то что тебе рассказывать…" Мэри хорошо помнила, как тогда тетя, испуганная и бледная, еле волоча ноги, как старое больное существо, тяжело поднялась по лестнице в свою комнату.
Контрабанда была делом опасным и нечестным, запрещенным законом, но почему она приводила в ужас тетушку Пейшнс? Судить об этом Мэри не могла. Ей нужен был совет, а спросить его было не у кого. Она оказалась в мрачном и злобном окружении, с призрачной надеждой изменить положение к лучшему. Будь Мэри мужчиной, она сошла бы вниз и выложила всю правду в глаза Мерлину и его дружкам. Сразилась бы с ними, а если бы повезло, то пролила бы их кровь. А потом забрала бы тетю, вскочила в седло и – прочь отсюда, на юг, к родным берегам Хелфорда. Завела бы скромную ферму где-нибудь близ Мовгана или Гвика, а тетушка занималась бы там домашним хозяйством.
Однако что толку в пустых мечтаниях, нужно смотреть правде в глаза и проявить мужество, чтобы найти выход.
Вот она, двадцатитрехлетняя девушка, сидит на кровати в нижней юбке, накинув на плечи платок. И нет у нее никакого оружия, кроме собственного ума, чтобы сразиться с человеком вдвое ее старше и в восемь раз сильнее.
Стоило ему узнать, что этой ночью она из окна наблюдала за всем происходящим, он просто-напросто придушил бы ее двумя пальцами, и дело с концом.