Вот так, господа коммунары! Вот так, любители великих построек, высоких правд! Я боюсь этого здания! Чётко, зримо, мощно, словно сам уже в нём побывал. Я боюсь его, ему и языка украдкой не выставишь (даже украдкой!), и кукиша в кармане не покажешь!
Что же это? Гениальное пророчество? Предупреждение? Тревога? Или просто игра ума? Психопатические упражнения обиженного подпольного человека, вольнолюбивая прихоть, душевный каприз? Нате, любуйтесь! Ненормальность — в крови планеты!..
Может быть. Всё может быть. Однако, как ни крути, здесь — вызов. Вызов режимной логике, упорядоченному рабству, насилию над жизнью, в какие бы прекрасные одёжки и словечки они подчас ни рядились бы.
И вдруг под конец жизни — как бомба, как обухом по башке, как ожог. Самодержавие — источник всех свобод. Всё. Точка. Стена! Никаких сомнений. Дважды два — четыре. Чёрным по белому.
Русское самодержавие — источник всех свобод!
Может быть, снова подкатил к горлу подпольный человечек со своей больной, своевольной и ошарашивающей мыслью? Но нет, не похоже что-то на сей раз.
На сей раз нам не до кукиша в кармане. На сей раз можно и на ухо собственное наступить. Иначе как же увязать эту изящную, ветреную, легкокрылую свободу с таким грязным, вельможным, мрачно-серьёзным самодержавием?
«Мы неограниченная монархия и, может быть, всех свободнее… При таком могуществе императора мы не можем не быть свободны» — вот какие слова прокричал в наши уши стареющий Достоевский.
Но чужды ли они нестареющему Солженицыну?
Два титана, два гения, два великих мужа Земли Русской, два стража, два кряжа наших кривд и правд! Вслушайтесь в их поступь!
Оба подымались, мужали, сгорали на сопротивлении всемогущей власти, режиму, диктатуре, оба прошли каторгу и оба вынесли оттуда — что? что?! что?! — неограниченное почтение к монархии и могуществу как незыблемым гарантам свободы.
Ну надо ли ещё после этого стулья ломать?.. Разве ленинское откровение о том, что диктатура пролетариата и есть подлинная свобода, менее диалектично?
— Свобода, а Свобода, выходи за меня замуж — я тебе теремок построю. А?..
Мы — банкроты, дорогой Павел Никанорович.
Никакой альтернативы коммунизму у нас нет. И в этом трагедь. Увлечённые прожектами будущих конституций, морщась и чертыхаясь, мы аккуратно переписываем статьи советских имперских уложений, и только энтузиазм искушённых плагиаторов мешает нам задуматься над тем, отчего же коренные пассажи пролетарской диалектики столь легко и блистательно заменимы православной софистикой.
«Священные права человека не заключены в демократии и не вытекают из неё» — писал Бердяев, один из крупнейших оппонентов Ленина, в своём простодушии не замечая, как это близко, как это сладостно душе вождя.
«Свободу и права человека гарантируют лишь начала, имеющие сверхчеловеческую природу…» — Не марксизм это. Теология!
Где же они, эти сверхчеловеческие начала, и как они гарантируют? А очень просто. Ложью, софистикой, диалектикой, подменой, высоким словом, мечтой, мистикой — всем, чем угодно, только бы подальше от живой человеческой нужды, туда, к «праведному и прекрасному обществу», где ленивая дрёма Манилова и умственные упражнения философа сливаются в единую тошнотворную жвачку. Сколько можно?!
«И остаётся мучительный вопрос, могут ли народы прийти на этой земле к праведному и прекрасному обществу?»
Да не надо, господа генералы! Не надо мучительных вопросов! Уже настроили прекрасных обществ! Уже насиделись в них! Дайте отдохнуть, отдышаться!..
Уж лучше к бабёнке под бочок, господа. Ведь жизнь так коротка! Так коротка! Или уж мы все — кастраты? А?..
— Что же отец?.. Убил её?
— Убил.
— Перестань думать.
— Расскажи про собак.
— Зачем?
— Чёрт его знает. Просто иной раз кажется, что в них всё дело.
— Какое дело?
— Отцово… Моё… Вообще…
— Перестань думать.
— Я не думаю.
Я не думаю, я не думаю, я не думаю… Это-то и плохо, Константин, это-то и плохо.
Умом Россию не понять. Я начну с тебя, Господи.
Начну с тебя… начну… начну…
У матери была одна странность, может быть, страсть. Она не выносила угрей.
Заметит, бывало, угорь — у меня ли на лице, у отца ли — и давай его выдавливать. «Мам, ну мам, больно же! Ну отпусти, ну пожалуйста!» — куда уж!.. Проси — не проси, кричи — не кричи, вырывайся — не вырывайся — ничего не поможет. Всегда увидит, всегда подойдёт, обнимет, голову ладонями зажмёт, затылком её к животу своему привалит, порой в макушку чмокнет — и пока не добьется своего — не отпустит, не успокоится.