К такому невесёлому выводу пришёл в своих поисках Царства Божьего на Земле великий страдалец Достоевский.
Его исторический сын — политический философ Бердяев — знал об этом, но от прозрений отца, по-видимому, отмахнулся. Что касается внука — политического писателя Солженицына, — то он о таких мелочах и вовсе не помышляет. Времени нет. Он развязывает узлы. Он всё больше на глыбы нажимает.
А между тем рулетка закручивается. Всё честь по чести. Русские офицеры — цвет нации — идут ва-банк.
Да не будет вам удачи, господа! Да не будет! Это я вам кричу. Оттуда, из преисподней. Трёхмерный, как сибирский валенок, столикий, как последний ржавый трамвай.
— В минуту совокупления, — сказал В. В. — зверь становится человеком.
— А человек? Ангелом?..
— Человек — Богом.
Ого! О-го-го го-го! — !-!-!!!!-!!!!!!-!!!!!!!!-!!!!!!!!!!
А как же собаки? И собаки становятся человеками?
Или человеки — собаками?..
— Что же ты?
— Что же я?.. Была девчонкой, увидела собак за этим делом…
— И не стыдно?
Что же, Павел Никанорович, произошло?
Да ничего. Пустяк. Нелепость.
Жил да был некий юноша. Мечтатель и сквернослов. Обитатель грязной нищей улицы и небожитель. Почувствовал желание. Потянуло к женщине. Натолкнулся на Бузю. Воспылал, зарделся, прикрываясь цинизмом, как щитом.
В нужный момент щит не выдержал. Низменный образ собачьей случки, смял, опрокинул всё. Смущённый организм перепутал функции. Накладка. Стыд. Конец мира.
Природа тупа и однозначна, дорогой Павел Никанорович. Наша изолгавшаяся культурочка ей нипочём. Она не делит мир на высокое и низкое. Она бесстыдна.
Что же потом? А так, пустячок.
Гибель Бузи и гибель отца.
Я понимаю, Павел Никанорович, я смешон. Я похож сейчас на того чеховского героя, который выставлял оценки нашей литературе по поведению. Да, я смешон. Литература здесь не при чём. Мы все здесь не при чём. Тогда где же мы при чём?
В чём же мы при чём? В том, что не блудим, а блюдём и красным словцом сопли скрашиваем?
Разве не об этом, к примеру, вдохновенные ритмы «Крейцеровой сонаты»? Вершины. Зеркала всей нашей очень душевной истории и не менее душевной революции. Вы только вслушайтесь, Павел Никанорович. Вслушайтесь.
«Ведь что, главное, погано, — начал он, — предполагается в теории, что любовь есть нечто идеальное, возвышенное, а на практике любовь ведь есть нечто мерзкое, свиное, про которое и говорить и вспоминать мерзко и стыдно. Ведь недаром же природа сделала то, что это мерзко и стыдно. А если мерзко и стыдно, то так и надо понимать. А тут, напротив, люди делают вид, что мерзкое и стыдное прекрасно и возвышенно».
Ну не суки ли эти люди? Ну в самом деле, ну как же так можно, господа! А ещё говорят, человек — царь природы.
«Ведь вы заметьте, животные сходятся только тогда, когда могут производить потомство, а поганый царь природы — всегда, только бы приятно. И мало того, возводит это обезьянье занятие в перл создания, любовь».
Вот так, дорогой Павел Никанорович.
Помните хрестоматийное, пушкинское? «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман».
Смело. Не так ли?
Я говорю без иронии на этот раз. Я действительно ничего более смелого на нашей почве не знаю. Разве что Розанов? Так его мало кто читает.
Но я не это хочу сказать. Я хочу сказать, что не в том дело, что нас возвышающий обман дороже нам низких истин. Я хочу сказать, что наше детство слишком затянулось, что само деление мира на верх и низ чревато пустыней, бездной, гибелью. Я хочу сказать, что оно доставлено нам на рожках очень шустренького и очень умненького чёртика. Или просто чёрта. Или дьявола. Или кого-то такого, кому мы отнюдь не по душе. Потому что мы и есть низ, и там, где нет низа, — нет нас. Потому что если и не хлебом единым жив человек, то без хлеба он и вовсе не жив.
Да, да. Именно так я хочу сказать. И если Вам всё ещё не ясно это, то пожалуйста, перечтите сказанное ещё раз. И ещё… И ещё…
— Что же ты?
— Что же я?
— Ты.
— Я трамвай.
— А трамвай?
— А трамвай — поле.
— А поле?
— А поле — Бог.
— А Бог?
— А Бог — Дьявол.
— А Дьявол?
— А Дьявол — собаки.
— А собаки?
— А собаки — обком.
— А обком?
Думал, не дай бог — и точка. И мне жить незачем… Но сначала, я решил, я им тоже что-нибудь натворю… Наберу булыжников полную корзину, приду к обкому и поразбиваю в нём все окна, потом подожгу.
— Обком?
— Да. Причём не тайно, не тихой ночью, а открыто, шумно, среди бела дня… Мне было всё равно… страшно признаться, но бывали минуты, когда мне даже хотелось этого…